Но пока Сагремор с ним пререкался, он заметил секиру, висевшую перед ним у одной из дверей; он ею завладел, поднял ее обеими руками и, обрушив на самого ближнего, поверг его замертво к своим ногам. Другой обхватил его руками; Сагремор стиснул его в ответ, и они вместе покатились по мраморным плитам. Прочие насели на него, связали ему руки и ноги; они бы казнили его, не прикажи Матамас повторно, чтобы его не убивали.

– Волоките его в темницу; я знаю лучший способ ему отомстить.

И потому они сняли с него доспехи и понесли его в тюрьму, запираемую крепкими железными засовами. Окно этой тюрьмы выходило в сад, и снаружи можно было увидеть его и показаться перед ним. Обыкновенно пленникам давали в день не более кружки воды и ломтя хлеба; но Сагремора, как известно, всякий раз от неумеренной жары донимал голод, от коего он становился смертельно болен, ежели не мог его утолить. Он пребывал взаперти уже полдня, когда ощутил угрызения этого голода; он корчился от нестерпимых мук. Единственная дочь Матамаса, прекрасная и милая дева, гуляла в то время в саду; она услышала стоны, подошла и спросила, кто там причитает.

– Увы! рыцарь из дома короля Артура.

– Как ваше имя?

– Сагремор Шалый.

– Я часто слышала о вас; я весьма сожалею о постигшем вас несчастье.

– Почему, сударыня?

– Потому что всего пропитания у вас будет – вода и хлеб, единожды в день.

За разговором она разглядела его и нашла, что он красив и ладно сложен. Он и вправду был один из лучших рыцарей королевского дома.

– Сударыня, – сказал он ей, – я умираю от голода; пробил мой последний час.

– Подождите немного, и я вернусь.

– Поспешите, если хотите застать меня в живых.

Она в самом деле вернулась скоро.

– Обернитесь, – сказала она. – Вот ваш ужин. Видите это окно? Оно от моего покоя; когда вам будет угодно, мы сможем беседовать вдвоем, и никто нас не увидит. Я делаю все это потому, что слышала о вас, Сагремор, немало лестных слов.

Как можно догадаться, он тут же воздал должное кушаньям, и благодаря этой девице тоска тюремной жизни показалась ему довольно сносной.

Вернемся теперь к Додинелю Дикому, оставленному нами, когда он следовал за другой девицей.

CXXIV

Додинель молча ехал рядом с нею. Первыми им повстречались некий рыцарь и его подруга, впереди которых шествовал карлик, невыразимо уродливая тварь. Несмотря на это, Додинель приветствовал их; но вместо ответа карлик направил свою гончую лошадь прямо на рысака девицы; он нагнулся и намерился поцеловать ее против воли. В праведном негодовании она ударила с размаху с такой силой, что сбила его наземь оглушенным.

– Грубиян, – сказала она, – горе тому, кто надоумил тебя прикасаться к девицам!

Тогда вступился рыцарь:

– В чем дело? И почему, сударыня, вы ударили моего карлика?

– Потому что мне было так угодно. Если вам это не нравится, тем хуже.

– Право же, вы об этом пожалеете.

И подняв свою глефу, он едва не нанес ей тяжкую рану, но она ловко увернулась от удара.

Пришлось Додинелю заступиться за девицу.

– Подлый рыцарь! – сказал он, – вот погодите, я вас накажу; как вам не совестно поднимать руку на девицу?

– Головой клянусь! – ответил тот, – вы говорите со мною, как никто и никогда не смел доныне. Если бы вы знали, кто я, вы бы побереглись! Будет видно, кто из нас двоих кого накажет.

Тут они разогнались, сошлись и обменялись множеством яростных ударов. Незнакомец первым выпал из седла; Додинель сошел, не желая биться в явном превосходстве. Они попеременно отступали и вновь брались за мечи; наконец, незнакомец, запросив пощады, обещал податься к Роднику Фей, чтобы там от имени Додинеля Дикого объявить себя пленником королевы.

– А еще доложите моей госпоже, что одна девица подвигла меня пойти за нею и увела от дома Матамаса. Как ваше имя, рыцарь?

– Меня зовут Марук Рыжий.

Пока Марук подвязывал обратно шлем, Додинель спросил у карлика, зачем ему вздумалось целовать девицу.

– Затем, что мой господин мне приказал, ценой обоих глаз с моей головы, поступать так же с любой, какая попадется мне под охраной рыцаря. Когда рыцарь воспротивится, мой господин его вызовет; он победил их уже более сотни и никак не ожидал найти того, кто бы вынудил его сложить оружие.

– Ладно, ступай, – сказал ему Додинель, – и кланяйся от меня королеве, когда предстанешь перед нею со своим господином, Маруком Рыжим.

Вернемся к Ланселоту. Он ехал за старухой, которая с него востребовала столь неосмотрительно данное слово. Он все еще не мог извлечь обломок копья, сидевший у него в боку, и кровь струилась по его парчовой котте. Старуху это как будто не тревожило, и он не перемолвился с нею ни единым словом. Вскоре им встретился рыцарь на рослом вороном коне, вооруженный одним мечом; но к луке его седла была приторочена свежеотрубленная голова. Он приветствовал Ланселота, а затем спросил, развернув коня обратно:

– Ради того, что вам всего дороже, извольте сказать мне, кто вы такой.

– Меня зовут Ланселот Озерный.

– Именно вас-то я и искал.

– Вы меня нашли; что вам угодно от меня?

– Ваши доспехи.

– Вот уж право! Вам еще не удалось меня раздеть.

– А все же вы мне их отдадите, если держите слово. Не узнаете меня? Я Жоффруа Мопа, который уступил вам свои на опушке леса Трех Столпов, когда вы шли по пятам за Алым рыцарем. Вы обещали отдать мне ваши, как только я их потребую, ежели не будете заняты боем. И вот вы не в бою, а стало быть, я вправе их потребовать.

– Это верно, – сказал Ланселот, – но вы видите, я сопровождаю даму, которая весьма нуждается в помощи; извольте подождать другого раза.

– Нет; я не могу.

– Если так, я вам их оставлю; возможно, я от этого умру, но не нарушу слова ради спасения своей жизни.

Он тут же снял свои доспехи и оставил при себе один меч. Когда он был уже в исподнем, рыцарь заметил, что оно в крови.

– Сир, – сказал он, надевая доспехи, – куда вы едете?

– Не знаю; куда поведет меня эта дама.

– Если вы не возражаете, я поеду вместо вас, а вы ступайте перевяжите ваши раны.

– Нет, нет, – проговорила тут старуха, – не от вас, а от него я ожидаю помощи.

Жоффруа не настаивал и удалился. Ланселот, хотя и лишенный доспехов, продолжил свой путь за старухой. Между тем Жоффруа побрел вдоль Родника Фей, где по-прежнему сидела королева