со своими девицами. Увидев его издалека, они решили, что это Ланселот; но вскоре поняли свою ошибку; а королева, заметив голову, притороченную у рыцаря к луке седла, вздрогнула при мысли, что это не иначе как голова ее возлюбленного. Она упала без памяти, без движения. Когда же она открыла глаза, то воскликнула:

– Увы, увы! Погиб цвет всего рыцарства.

Распознав на Жоффруа доспехи Ланселота, дамы уже не сомневались в гибели героя; они раздирали себе лица, рвали на себе волосы.

– Ах! горе-рыцарь, – восклицали они, – ниспошли, Господи, сраму на твою голову!

И они всей толпою ринулись на Жоффруа, словно желая растерзать его в клочья. Удивленный, встревоженный, он не стал их дожидаться и пришпорил коня. Королева, вся в слезах, послала в погоню за ним Кэя-сенешаля. Кэю удалось его догнать.

– Берегитесь, рыцарь, – крикнул он.

Жоффруа остановился, вполне готовый встретить его как подобает. С первого же удара он выбил сенешаля из седла. Кэй снова сел верхом; но и во второй раз он был повергнут наземь, и Жоффруа неоднократно прошел своим грузным конем по его телу. Он поднял его вконец разбитым, усадил в седло, сел на круп позади него и так довез до своего надежного пристанища в глубине леса. Когда у того забрали доспехи, он велел бросить его в темницу, не сказав ему ни единого слова.

Видя, что бедный сенешаль не вернулся, королева более не сомневалась в постигшей ее беде, и ее отчаянию не было предела. Богор, тот самый рыцарь, раненный Ланселотом, не узнавшим его, и уложенный на носилки, понемногу начинал набираться сил. Он услышал вопли, рыдания королевы и спросил ее, отчего такое горе.

– Увы! – отвечала она, – погиб цвет всего рыцарства. Мы видели сейчас, как проехал рыцарь, везя голову Ланселота у луки седла.

– Ланселота Озерного! – воскликнул рыцарь и упал без чувств. Лопнули повязки, прикрывавшие его раны, носилки вскоре обагрились кровью. Вокруг него захлопотали; ученейшая из дам королевы заново перевязала его, и когда он пришел в себя, то произнес:

– О смерть! Зачем ты забрала не меня? И как мне пережить того, кто собрал в себе все доблести воедино?

Он раздирал себе лицо, рвал на себе волосы и твердил, что не может пережить Ланселота.

– Так вы были с ним знакомы? – спросили его.

– Так близко, что без него отныне жизнь для меня не значит ничего.

Королева тотчас отдала приказ возвращаться в Камалот; но она запретила что-либо говорить там о Ланселоте, прежде чем сама она не скажет о нем сотрапезникам Круглого Стола, когда они вернутся с охоты.

– Они будут еще безутешнее, чем мы, – добавила она.

Между тем Ланселот по-прежнему следовал за старухой, страдая все сильнее и сильнее от раны, которую бередил обломок копья. Вскоре он заметил девицу верхом на белом муле, которая остановила его и сказала:

– Сир, благослови вас Бог как самого доблестного рыцаря на свете!

– Сударыня, а вам известно, кто я?

– Вы Ланселот Озерный, самый грозный, самый желанный из рыцарей.

– Не буду спорить, раз уж вы так говорите; но в каких это краях я стал таким желанным?

– В краю Эстрангор; если вы поедете в эту сторону, то узнаете, отчего вас там так ждут.

Девица удалилась, ничего более не сказав. Затем старуха велела ему остановиться у лесничего, который принял их с усердием и был весьма обрадован, узнав, что ему выпала честь приютить Ланселота; но побледнел, узрев глубину его раны. Старуха провела его в дальний покой; она уложила его, осмотрела его рану и смазала целебной мазью; ибо она была мудрой врачевательницей. Ей удалось даже, не подвергая опасности его жизнь, извлечь обломок копья; но пришлось ему пролежать три недели, прежде чем он смог снова сесть на коня. Мы оставим его у лесничего, дабы вернуться к Додинелю Дикому.

CXXV

Следуя все за той же девицей, он вышел к реке, чья вода была черна и глубока. Узкая доска была перекинута через поток. Девица спешилась и, привязав свою лошадь к ближайшей ветле, сказала Додинелю:

– Слезайте тоже, вы перейдете после меня.

– Но как мне быть с моим конем?

– Оставьте его.

Весьма неохотно он исполнил ее указание и подождал, пока она достигнет того берега, чтобы самому отважиться ступить на эту доску шириною менее одного пье. Он ожидал не без опаски, ибо ни разу прежде не совершал подобной переправы[340]. Стоило ему ступить, и темная вода затмила ему взор: он еле дошел до середины доски; но когда он ощутил, как она гнется и трещит под его ногами, он покачнулся и сверзился в воду. Он наглотался воды вдоволь; к счастью, вытянув руку вверх, он ухватился за доску, но не в силах был подняться на нее, увлекаемый тяжестью своих доспехов. Он понапрасну выбивался из сил; наконец, он заметил одного простолюдина, который вроде бы собрался перейти по той же доске.

– Эй, мужлан! – окликнул он его, – поторопись; помоги мне выбраться на берег.

ПРОСТОЛЮДИН

Э, рыцарь! Кой черт вас сюда занес? Вы в реке ищете приключения?

ДОДИНЕЛЬ

Поверь мне, без этого приключения я бы как-нибудь обошелся; но поспеши, друг мой, довольно слов; иди помоги мне.

ПРОСТОЛЮДИН

О! сир, простолюдину не пристало подавать руку рыцарю. Это было бы слишком позорно для вас; я лучше воздержусь. Вы недурно знаете, как входят в воду; вы должны знать, как из нее выходят.

ДОДИНЕЛЬ

Убирайся! ты и вправду мужлан; я был неправ, ожидая от простолюдина хоть малейшей доброты. Надо было для начала вложить в него сердце[341].

Простолюдин ушел, не ответив. Додинель, благо он был необычайно силен, наконец, взгромоздился на доску, а затем ползком[342] добрался до берега. Той девицы, за которой он ехал до сих пор, там уже не было. Вконец обессиленный, в насквозь промокших доспехах, он добрел до кромки леса, близ которого стоял небольшой замок Ланг. Рыцарь в добротных доспехах, выехав оттуда, заметил его, тяжко дышащего под своею броней и жестоко мучимого водою изнутри.

– Сдавайтесь! – приказал он ему.

Додинель, казалось, не слышал; тогда тот подъехал вплотную, сорвал с него шлем и пригрозил отрубить ему голову. Но, не дождавшись ответа, он велел взять его в плен и увести в замок. Мы вскоре увидим, как он выбрался оттуда.

Чем дальше мы продвигаемся, тем больше романист делает намеков и ссылок на две книги о Святом Граале и на первую часть Ланселота. В следующей главе, после пространных рассуждений об отчаянии королевы, о сожалении, которое вызвала у короля и