Разделавшись с еврейством Бориса Михайловича, автор переходит и на него самого:

«Б. Эйхенбаума как формалиста не интересуют явления живой жизни, классовая борьба в политике, в философии, в литературе, общественно-политические взгляды поэта, то есть все то, что определяло идейное содержание творчества Лермонтова, основные особенности его поэтического стиля. Б. Эйхенбаума не интересует, далее, и само содержание, социальная направленность лермонтовского творчества, Б. Эйхенбаум изучает “имманентные” особенности литературной эволюции внутри самого литературного ряда, а не коренные причины, определяющие эту эволюцию.

Б. Эйхенбаум решительно против Белинского, а тем самым и против последующих революционно-демократических критиков – Чернышевского, Добролюбова и их оценки Лермонтова. ‹…›

“Смерть поэта”, стихотворение, в котором Лермонтов гневно швырнул в лицо банде сиятельных убийц великого Пушкина обличительную характеристику, обжигающую, как удар хлыста, – по Эйхенбауму, пример ораторской лирики, где “образы и речения сами по себе не представляют ничего особенно оригинального или нового – они в основной своей части совершенно традиционны и восходят к посланию Жуковского” (стр. 108), новизна же только в том, что в ”потоке слов тонут смысловые детали, что оно действует не смысловыми деталями, не ‘образами’, а эмоциональной выразительностью”. “ ‘Дума’ – набор готовых пустых патетических формул, с нажимом на тембр и интонацию, за которыми чувствуется эмоциональная жестикуляция”. “Песня о купце Калашникове” не “есть что-либо серьезное и открывающее собою новые пути” и т. д. и т. д. Для гениальных созданий Лермонтова отыскиваются “готовые патетические формулы”, “тембры”, “интонации”, “эмоциональная жестикуляция” и т. п.

Довольно! Читатель вместе с нами испытывает не только гнев, но и отвращение к клеветнической стряпне “ученого” лермонтоведа. Но это глумление над великим русским поэтом и является содержанием комментария к собранию сочинения Лермонтова»[1095].

Заключал автор свою статью такой фразой:

«…Не пора ли положить конец работе “черствых педантов” по “истолкованию” наших великих народных писателей; не пора ли разъяснить вредоносный смысл их “изысканий” и создать такие книги о гениальных творцах нашей литературы, которых требует и ждет советский читатель»[1096].

Сквозящий антисемитизм А. М. Докусова дал себя знать и в дальнейшем: ноябрьский номер журнала поместил его статью «За партийность литературной науки!», в которой он распекал Л. П. Гроссмана, Л. В. Пумпянского и А. Г. Цейтлина[1097].

Впоследствии А. М. Докусову посвятил несколько строк Е. Г. Эткинд:

«…Александр Максимович Докусов за многие годы преподавательской и научной деятельности не обнаружил никаких дарований – ни литературных, ни лекторских. Студенты старались на его лекции не ходить, о серости своих книг и статей он, видимо, догадывался сам. Так он и пробавлялся не столько наукой, сколько ее имитацией, называемой “методика преподавания литературы”, пока не наступила блаженная полоса – 1949 год, когда была дана команда – “до конца разгромить буржуазных космополитов и эстетов”, главная цель которых в том, чтобы “принизить советскую литературу, помешать ее дальнейшему развитию, сбить с ног людей талантливых, способных создать новые произведения, нужные народу… Космополитизм служит проводником реакционных буржуазных влияний”.

То были призывы к антисемитскому погрому, который превратился в разгром интеллигенции. Докусов взыграл: наконец-то он получил нечаянную возможность безнаказанно (так в то время казалось!) расправиться с теми, кому он до сих пор мучительно и безнадежно завидовал, кого именовал вслух шарлатанами и фокусниками, понимая, однако, про себя, что эти ненавистные ему и не пускающие его на порог Эйхенбаум, Жирмунский, Гуковский, Томашевский – блестящие таланты, которые весь окружающий их мир делают праздничным. Вокруг него, Докусова, все было всегда серо, буднично и уныло. Статьи, написанные Докусовым в 1949 году, клокочут долго сдерживаемой ненавистью, которая вдруг вырвалась наружу. Но – вот беда! Даже ненависть не способна окрасить докусовские писания хоть тенью таланта. У людей одаренных злоба стимулирует яркость стиля, сообщает ему блеск неожиданности и обаяние открытого темперамента. Докусов, даже ненавидя, не умел быть оригинальным, писал унылыми штампами, и это, вероятно, бесило его еще больше. ‹…›

Б. В. Томашевский и Б. М. Эйхенбаум повсеместно – и теперь не только на гнилом Западе, но и в Советском Союзе – признаны классиками филологической науки ‹…›. Их хулитель А. М. Докусов доживает свой позорный век в безвестности, окруженный всеобщим равнодушием и не приобретший даже старческого благообразия…»[1098]

Мы же вернемся к призыву А. М. Докусова – «разъяснить вредоносный смысл» творчества Бориса Михайловича и ему подобных. Именно этому вопросу журнал «Звезда» посвятил свои нетленные страницы в сентябре 1949 г., поместив статью члена ВКП(б) и доктора филологических наук Б. В. Папковского под названием «Формализм и эклектика профессора Эйхенбаума»[1099].

Название этого памфлета вполне соответствует и его содержанию, оскорбления в адрес опального ученого автор изрыгает с самого первого абзаца:

«В свете последних решений ЦК ВКП(б) о литературе и искусстве, в свете выступлений партийной печати по вопросам театральной критики заслуживают особого внимания литературоведческие работы профессора Б. М. Эйхенбаума. Один из вожаков формализма, Эйхенбаум среди некоторых, правда, очень ограниченных кругов интеллигенции пользовался известностью “тонкого” ценителя, эстета и “мэтра” от литературы. Он долгое время руководил подготовкой аспирантов в Ленинградском университете и Институте литературы (Пушкинском Доме) Академии наук СССР, был заведующим кафедрой русской литературы на филологическом факультете университета и председателем Пушкинской комиссии в Институте литературы. Он окружил себя тесным, хотя и немногочисленным кольцом своих учеников, усиленно раздувавших его авторитет в Ленинграде. Именно поэтому следует проанализировать работы профессора Эйхенбаума.

Ореол “тонкого” ценителя, которым было окружено имя Эйхенбаума в кругах формалистов, искусственно раздувался. Формалисты особенно охотно употребляли это слово. Следует напомнить, что еще Пушкин писал: “Тонкость не доказывает еще ума. Глупцы и даже сумасшедшие бывают удивительно тонки”.

Но буржуазные интеллигенты, выбитые из привычной им колеи революционной эпохой, хватались за “тонкость” и в условиях послереволюционной эпохи вкладывали в это понятие определенный смысл. Под “тонкостью” они разумели сугубый формализм, утверждение старых буржуазных предрассудков, оторванность от народа и революции, недовольство бурным развитием советской литературы и культуры. Это характерно и для Эйхенбаума»[1100].

Б. В. Папковский, как истинный доктор наук, систематизировал поток своих критических мыслей в пять разделов, каждый из которых мог бы стать отдельной статьей, одинаково тенденциозной. Ограничимся лишь умозаключениями, которыми по ходу статьи разбрасывается автор:

«К Эйхенбауму как бывшему профессору Высших курсов искусствознания при Институте истории искусств и Ленинградского университета с полным основанием должны быть отнесены слова В. И. Ленина о рабском подражании иностранщине и о том, что в “государственных школах и университетах учат (вернее,