Я ни разу не видела смерти, более возвышенной, чем кончинагосподина де Лорсанжа, возвышенными и благородными были его предсмертные речи ипоступки, его спальня превратилась в храм, где совершались всевозможныесвященнодействия. Он увещевал и молил меня, он безумно надоел мне разговорами омаленькой дочери, которую считал своей, и, наконец, в окружении трех иличетырех непрестанно бубнящих исповедников, испустил дух. Если бы этот кошмардлился еще дня два, мне кажется, я бы сбежала без оглядки, оставив его наединесо смертью. Почести, оказываемые умирающему, представляют собой еще однуобщественную условность, которая кажется мне верхом бессмысленности. На мойвзгляд, человеку надо воздать все, что он заслуживает, при жизни, но как толькоПрирода, поразившая его недугами, дает нам понять, что она начала процессвозвращения своего создания обратно в свое лоно, вместо того, чтобы мешать ей,мы должны предоставить событиям идти своим чередом, в крайнем случае можноускорить этот процесс, но ни в коем случае не замедлять его. Иначе говоря,больного следует оставить наедине со своими собственными заботами, можнопоставить в его изголовье, если вам так уж хочется, какую-нибудь безделушку,которая будет отвлекать его от мрачных мыслей, и спокойно заниматься своимделом. Для здорового человека, которому еще не пришел срок выполнить последнеепредназначение на земле, противопоказано и противоестественно дышать заразнымвоздухом в комнате больного или умирающего и тем самым подвергать себя опасностизаражения, кроме того, по моему мнению, нет ничего более преступного, чемпытаться заставить Природу отступить от своего намерения; поскольку я всегдапоступаю сообразно своим принципам, уверяю вас, что никогда не придет мне вголову кормить больного или утешать его. Впрочем, мне не хочется, чтобы этоприписывали моей жестокости, ибо такое поведение подсказано мне разумом, аразум мой редко подводит меня там, где дело касается философских вопросов.

Итак, похоронив своего благороднейшего супруга, я с легкимсердцем надела траур, и мне говорили, что до сих пор им не приходилосьсовокупляться с очаровательной вдовой в траурном платье в день похорон — этопроизошло в компании друзей Шабера. Однако, как ни приятно носить эти мрачныеодеяния, главной радостью для меня стал тот факт, что я оказалась владелицейчетырех богатых поместий, оцениваемых в пятьдесят тысяч ливров, плюс к тому всундуках покойного графа я нашла сто тысяч франков наличными[118].

Этого более чем достаточно для путешествия в Италию, думалая, перекладывая пухлые— пачки денег в свой дорожный сундучок, и это еще разподтверждало, что рука судьбы, благоволящей к злодею, всегда раздает наибольшиемилости самому преданному стороннику злодейства.

По счастливой случайности, аббат Шабер незадолго до тогопутешествовал по Италии и теперь снабдил меня самыми лестными рекомендательнымиписьмами. Взамен я оставила на его попечение свою дочь, и он обещал заботитьсяо ней; нет нужды добавлять, что моя забота о ребенке объяснялась материальнымисоображениями, а не материнскими чувствами, так как ничего подобного не было вмоем сердце. В качестве предметов для утоления похоти я взяла в дорогу одногосильного, хорошо сложенного и смазливого лакея по имени Зефир, с которым часторазвлекалась, изображая Флору, и горничную Августину — восемнадцатилетнююдевушку прекрасной наружности. В сопровождении этих двух преданных мне душой ителом слуг, еще одной случайной попутчицы, нескольких коробок с багажом инаполненным доверху драгоценным сундучком я села в дилижанс и быстро, безостановок, не считая ночлега, добралась до Турина.

«Наконец-то я здесь, в Италии, — думала я, глубоковдыхая в себя свежий воздух, — в этом благословенном краю, куда всегда влеклолюбознательные умы; наконец я в стране Нерона и Мессалины. Быть может, на этойсвященной земле, по которой они ступали, я обрету дух этих великих учителейзлодейства и распутства и смогу преумножить жестокости сына Агриппины, зачатогов инцесте, и развратные утехи неверной супруги Клавдия». Эта вдохновенная мысльне дала мне заснуть в ту ночь, и я провела ее в объятиях юной и пикантнойстервы на постоялом дворе Инглитерра, где остановилась; это было восхитительноесоздание, которое мне удалось соблазнить через час после приезда и благодарякоторому я испытала давно забытые радости новизны.

Во всей Италии нет тоскливее и безрадостнее города, чемТурин; двор здесь удручающе скучный, знать вялая и меланхоличная, черньнапоминает висельников, к тому же она суеверна и набожна. Словом, я нашланичтожно мало возможностей для удовольствий; покидая Анжер, я обдумывала планпредстоящего распутства, лелеяла его всю дорогу и в Турине приступила к егоосуществлению. Я решила выдавать себя за известную странствующую куртизанку ипоказать все, на что способна, чтобы накопить средства, достойные моихпрелестей и талантов, и в моих интересах, как материальных, так и плотских,было не упускать ни одного мужчины, независимо от возраста, угодившего в моисети. Однажды, вскоре после прибытия, я отправила записку синьоре Диане, самойизвестной своднице в Турине, сообщая о том, что в городе объявилась красиваямолодая француженка, готовая оказать соответствующие услуги, и что она будетвесьма признательна, если уважаемая дама соблаговолит принять ее; ответ незаставил себя ждать. Я рассказала своднице о своих планах и заявила, чтоклиенты от пятнадцати до двадцати пяти лет могут иметь меня бесплатно, если онигарантируют удовлетворить мои желания; что я беру по пятьдесят луидоров с тех,кому от двадцати пяти до тридцати пяти лет, сотню с тех, кому от тридцати пятидо шестидесяти, и две сотни с клиентов старше шестидесяти вплоть до самогопрестарелого возраста; что же касается их фантазий, прихотей и извращений, яготова удовлетворить их все, без исключения и согласна даже на истязания.

— А как насчет зада, прелестная вы моя? — прерваламеня синьора Диана. — Как насчет зада? Ведь он горячо почитается у нас вИталии; вы больше заработаете своей жопкой за один месяц, чем за год, торгуясвоей куночкой.

Я уверила Диану, что также расположена к содомии и что задвойную плату никаких отказов с моей стороны не будет.

Буквально на следующий день я получила от Дианы послание,что меня ждут к ужину во дворце герцога Шабле.

Совершив один из тех сладострастных туалетов с омовением,что добавляет последние искусные штрихи к естественным чарам, я отправилась кэтому Шабле, которому в ту пору было сорок лет и который был известен на всюстрану своими изысканиями в области утех Венеры. При герцоге находился один изего клевретов, и они объявили мне без обиняков, что в предстоящем спектакле ябуду исполнять пассивную роль.

— Снимай с себя всю эту амуницию, — сказал герцог,проводив меня в очень элегантную комнату, — потому что она часто скрываетдефекты. Я повиновалась.

— Имея такое прекрасное тело, не стоит надевать на себяни одной тряпки. — с одобрением заметили оба, а герцог добавил: — Всефранцуженки таковы: и фигура и кожа у них великолепны, здесь в Италии нетничего подобного.