почти пятисотмильной поездки из Ленинграда в Москву по одной из лучших в стране дорог, вне черты городов, через которые пролегал мой путь, я видел лишь два автомобиля. Ни тот ни другой не следовал из одной столицы в другую: первый катал близ Новгорода искателей развлечений, а на втором ехал инженер, которому предстояло обследовать какую-то стройку… На протяжении почти тысячемильного пути от Одессы до Москвы я встретил лишь шесть машин, из которых четыре были грузовики и автобусы. На шоссейных дорогах России автомашину видишь так же редко, как большой пассажирский лайнер в океане. Лошадей, телег, коров, овец, свиней, пеших крестьян можно встретить повсюду, но автомобили проходят с огромными интервалами» [Counts, A Ford Crosses Soviet Russia, 77]. Тот же факт отражен в романе 25 писателей «Большие пожары», где появление автомобиля на шоссе служит сюжетным событием: «[Провинциальное] шоссе было ровно как стрелка, и через несколько минут очень далеко впереди появилась на нем черная точка автомобиля…» [Ог 13.03.27, глава А. Зорича].

В романе О. Савича «Воображаемый собеседник» (1928) герой пешком возвращается с загородного пикника и, пройдя десять километров по совершенно пустому шоссе, встречает лишь одну телегу [гл. 11]. Американец Рукейзер в 1929 отмечает почти полное отсутствие автомобилей в Москве:

«[Приехав в Москву], мы ощутили что-то любопытно странное в облике улиц, по которым мы ехали, отсутствие чего-то, знакомого нам, американцам, настолько прочно и подсознательно, что некоторое время нам даже трудно было определить, в чем состоит разница. Наконец, мы сообразили и воскликнули: «Да ведь здесь нет автомобилей!» Не было выхлопных газов в воздухе, не было резкого звука рожков, не было транспортных пробок на перекрестках. Уличное движение почти отсутствовало, если не считать там и здесь телег с пивными бочками или дровами; довольно часто — дрожки, с большой скоростью несущиеся на своих маленьких колесах среди булыжников и выбоин; иногда — велосипеды, еще реже — мотоциклы; очень редко — автомобиль, причем обычно того же довоенного типа, как и то… [такси «рено»], на котором ехали мы» [Rukeyser, Working for the Soviets, 21].

Иные впечатления складывались у неизбалованных отечественных наблюдателей. Н. Асееву, например, московская Мясницкая улица уже в 1926 (т. е. в эпоху, предшествующую обоим романам) представляется перегруженной автотранспортом: «Самая деловая, самая современная улица Москвы… Гудит сотнями автомобилей, переливается с краев тротуаров прохожими, отчаянно верещит трамваями… Кажется, скоро авто и экипажи будут муравьями вползать друг на друга» [Московские улицы, КН 09.1926].

Год действия второго романа во всяком случае уже знаменует начало автомобильной эры — по крайней мере в крупных центрах. Тот же Рукейзер, приехав в Москву в 1930, говорит, что «найти такси уже не проблема, и, говоря относительно, улицы «кишат» «фордами». Их имеет каждый трест, и даже государственные такси изготовлены в Дирборне. Высокопоставленные чиновники то и дело проносятся в блестящих новых «паккардах», «кадиллаках», «бьюиках», а иной раз и в «роллс-ройсе»» [Ruckeyser, 220].

3//4

Автомобиль почему-то продавался вместе с искусственной пальмой в зеленой кадке. — Мода на пальмы, живые и искусственные, удерживалась с довоенных времен. При старом режиме пальмы служили украшением самых различных помещений, от бального зала Зимнего дворца до вокзального буфета, адвокатской конторы и частной квартиры. В советское время пальмами убирались эстрады съездов (Товарищ Бухарин / из-под замызганных пальм // говорит — потеряли кого… — Маяковский, о конгрессе Коминтерна) и катафалки вождей («…под жестяно-перистыми опахалами пальм кусок красного гроба…» — из отчета о похоронах Ленина 1). Пальмы можно было встретить в клубной столовой, в заводском цеху, в учрежденческом кабинете, в панихидной зале крематория. Наконец, пальмы — живые или каучуковые, с войлочным стволом — непременная принадлежность ресторанов и питейных заведений любого класса, часто упоминаемая в зарисовках богемной жизни эпохи нэпа. [Маяковский, Дом Союзов 17 июля 1928 г.; Д. Фибих, Какой-то дом // Д. Фибих, Дикое мясо; и др.]

3//5

В Москву прибыли 120 маленьких черных, похожих на браунинги таксомоторов «рено». Козлевич даже и не пытался с ними конкурировать… — Из фотохроники: «21-го июня в Москве открылось движение такси. Всех таксомоторов 15 [sic], системы Рено. Такса 40 коп. за километр» [Ог 05.07.25]. Появление первых такси в столице отмечает Э. Т. Кренкель, пользуясь тем же сравнением, что и соавторы, но с уточнением признака сравнения: «Была куплена партия автомобилей «рено». Черные, похожие на револьверы «браунинг», рукояткой вверх, они все еще тонули среди множества извозчиков» [RAEM, 104]. Видимо, о тех же машинах говорит американский инженер, отмечая в Москве 1929 года «высокие довоенные такси «рено»» [Rukeyser, 20; курсивы мои. — Ю. Щ.].

3//6

Трубя в рожок, Козлевич мчит пассажиров в Дом крестьянина. — Подтекстом, конечно, является торжествующее «трубя в рог».

Дом крестьянина — в городах советской России гостиница-общежитие для приезжих из села, одно из знамений нэповской политики «лицом к деревне». По замыслу правительства, дома крестьянина должны были служить не только жильем, но также клубом и очагом политико-просветительной работы. В их задачи входило предоставлять гостям ночлег, дешевый чай и стол, баню, «безопасное и удобное место для пребывания лошади» и иные бытовые услуги, а также медицинское и юридическое обслуживание, консультации по агрономическим и ветеринарным вопросам и т. п. Помимо этого, в ДК предусматривались всякого рода культурные центры и мероприятия: читальни, выставки, антирелигиозные, военные, бытовые и музыкальные уголки, экскурсии в музеи, лекции, киносеансы и проч.

Наиболее близким к этому идеалу был Центральный дом крестьянина в Москве (открыт в июне 1925) — образцово-показательное заведение, открытое для экскурсантов и иностранцев. Размещенный в бывшем ресторане «Эрмитаж-Оливье» на Трубной площади, «где когда-то помещики прокучивали деньги, добытые народным трудом», ЦДК впечатлял посетителей широкими мраморными лестницами и расписными потолками.

Гостям демонстрировали библиотеку в 5 тысяч томов, выставку сельскохозяйственных продуктов, электрические табло, внушительные фотоэкспозиции. Силами приезжих крестьян здесь устраивались привлекавшие фольклористов концерты народной песни, игрались спектакли. Театральная самодеятельность в ЦДК имела во многом просветительный уклон, ставя в пестром авангардном стиле пьесы типа «Толока-Морока», «Увеличивай доход», «Смерть засухе» ит. п. [КН 27.1925; Пж 30.06.25; КН 14.1928; Dreiser, Dreiser Looks at Russia, 143–146; Viollis, Seule en Russie, 182–184; Le Fevre, Un bourgeois au pays des Soviets, 28–31; McWilliams, Russia in 1926, 58, и др.].

В рядовых и провинциальных домах крестьянина картина была более тусклой. «В настоящее время ДК в большинстве своем являются просто заезжими дворами, где в лучшем случае имеется читальня, — таково резюме доклада о состоянии ДК и красных чайных на заседании Главполитпросвета. Тов. Крупская рассказала о своем посещении Тверского ДК. Этот дом делился на два этажа: в верхнем находились кабинеты агитпропаганды, внизу — чайная с водкой.