– Не надо трусливых проб с К-двести и прочим. Работаем сразу только с пространством К-восемь тысяч шестьсот сорок. Мельчить нет ни времени, ни смысла.

– А это значит, что и воздух набираем в Ловушки для такого объема здесь. Под завязку. Как над материком.

(И снова всплыла проблема НПВ-транспорта. Как перемещаться? Над ними – НПВ-простор, под ними – пустой НПВ-океан! Но сразу и решилась. Баржи-то, блин, металлические! Между ними и корытом-полигоном двойной НПВ-выталкивающий барьер. Это проверили в лаборатории моделирования по идее Миши, давнего, еще с Шаротряса, энтузиаста такого транспорта. Должны, блин, скользить!)

В этом «блин» был оттенок лихой авантюры. Как с первыми Ловушками.

Заполнили сей геометрически пустяковый объем К8640-пространством из Ловушек-монстров с засосанным впрок воздухом. (Физически это было громаднейшее событие: над экранными листами напрудили Ловушками ни много ни мало миллион квадратных километров… непонятно самим чего. Но со стометровой толщей воздуха, с атмосферой, а в ней можно дышать и вообще обитать. Физически, повторю, громадное дело, но поскольку при К8640, то внутренние полгода уложились во внешние полчаса, километры в метры – не о чем толковать, можно в скобках, привыкайте.)

4

В первый рейс на барже, кое-как на живую нитку оборудованной электродами и полевой системой, светя прожекторами во тьму, пошли Панкратов и Буров.

Сначала осторожно, на привязи – с двухкилометровым канатом, закрепленным на причальной тумбе у НПВ-схрона. Понимали, что рискуют отчаянно: если унесет вглубь, вдаль, во тьму, то, пока найдут и вернут, от них, как от Викентьева козла, останутся скелеты и вонь; да и последняя успеет выветриться.

Бегали по железной палубе, громыхая ботинками, от кормы к носу, поворачивали так и этак пластины электродов, подавали и меняли напряжения – выясняли, куда их несет и как. Выяснили. Если на кормовые подать больше поля – баржа идет вперед; если его больше на носовых – пятится; если вровень – остановится. Для поворотов понадобились такие же пластины между днищем и бортами. Рули.

Накрутили канат на лебедку, причалили. Вышли в белый свет, в зону – в сумерки, собственно. Вечерело. Но заканчивать на этом не хотелось. Для экономии времени взяли харчи и ушли снова через НПВ-шлюз (бывший К-схрон) на баржу. Там поели, отдохнули, полежали, пытаясь увидеть сквозь тьму и дымку вверху решетки Внешкольца. Не увидели.

Любопытно было, что баржа слегка покачивалась – вне воды, в воздухе, на НПВ-барьере, будто на воде, на медленной пологой волне.

– Блуждающие токи в почве, – предположил Виктор Федорыч.

– Атмосферное электричество, – покачал головой Панкратов. – Мы засосали столько воздуха, что и оно непременно есть.

– Этак нам еще и компас понадобится для путешествия… по своему хоздвору.

– И не только.

Они не были особенно близки между собой, Виктор Федорыч и Михаил Аркадьевич. Даже в совместной работе над Ловушками преобладало соперничество: один придумает одно, другой расстарается – и переплюнет. Деятельность по НПВ-перемещениям-перераспределениям тоже как-то не очень объединяла; наверное, из-за блатного привкуса. Невелика радость творческим интеллигентным людям сблизиться в таком. (В подобных акциях – на том же путепроводном мосту на Катагани-товарной, да и в иных местах – они, даже зная, что никто заведомо не услышит, переходили почему-то на шепот.)

Сейчас было иначе. Не НПВ-урки, не сообщники – путешественники в новый – создаваемый! – мир. И риск другой, и интерес другой. НПВ-флибустьеры и авантюристы, колумбы и магелланы. Буров даже запел песню:

Миша песни не знал, с удовольствием слушал. Басок Виктора Федорыча звучал приятно, звучал в местах первозданных, где еще никто не пел.

(Вот он какой, Буров-то: пылкий романтик. А Бармалеич о нем: толстоко-о-ож. Как носоро-о-ог! Обидно.)

5

В первый глубокий рейс, отвязавшись от причала, ринулись без компаса в

Теперь внизу были свет и быстрота,

вверху – медленность и сумрак.

С этого уровня, с Внешкольца, за ними следили Климов и Мендельзон. Но разница темпов была такая, что они едва не прозевали весь момент путешествия; увидели внизу лишь ярко-голубую риску без подробностей.

Спутниковые объективы полковника Волкова риску-баржу увеличили в продолговатое расплывчатое пятнышко.

Все наблюдение при К5 длилось секунды. Записать на видео ничего не успели.

…Баржа, что мелькнула там риской, мчала Бурова и Панкратова два часа вглубь тьмы, затем полтора обратно. Бесшумно – и слишком быстро. Скорость ощутили по сильному встречному ветру.

– Как в самолете, – сказал главный инженер.

– Придется делать обтекатели, – добавил Панкратов.

– Поворачиваем!

Это говорили, укрывшись от холодного шквального ветра в будке баржевого матроса, ныне пультовой. Всматривались во тьму слезящимися глазами; ясно было, что ничего не увидят, но все равно. Покрутили рукоятки потенциометров – развернули. Теперь впереди чутошной красной точкой светил прожектор с НПВ-причала, его стотысячесвечовый бело-голубой луч. Четыре часа, которые они провели в этот заход на НПВ-барже «Бригантина» (назвали так – и на реку ее, конечно, не вернут), внешне были ничто, секунды.

…Как сразу все стало по-другому в институте, когда взялись и втянулись в сей проект. В нем были крутые задачи, требовавшие блистательных решений, во все можно было вложить интересную, квалифицированную и мастерскую, радостную, как любовь, работу. Душу, собственно. Во всем было познание мира через нее и через мысль. В этом был и неслышный шум Вселенной; даже сразу двух. Прежние применения Ловушек казались просто болотными, навозными.

(Но и от них воротить нос не стоило: сначала ведь обеспечились под завязку, досыта. Накрали. На навозе все хорошо растет – если его в меру.)

Во всем есть шум Вселенной; не всегда и не всем он слышен, еще реже – понят.

6

Начиная с утра 7 октября им нужно было мотаться по К-полигону резво: то, что снаружи занимало полтора гектара, 120 на 125 метров, внутри распространялось на 970 километров с севера на юг и 1040 – с запада на восток. Размеры и дистанции как раз утонувшей некогда Атлантиды.

Но от нее их отделяло много дней и еще больше проблем.