Впрочем, особого восторга он не испытывал. Отчего-то было грустно.

Костер пылал до конца дня. В полночь Тимми отправился на разведку, а вернувшись, сообщил, что еще полно раскаленных углей, к тополю даже не подступиться.

Утром пошли все вместе. Смедз был поражен – дерево устояло. Почернел ствол, пропала листва, но тополь никуда не делся, и серебряный клин лукаво поблескивает на уровне глаз.

И дерево никак не протестовало против их приближения.

Впрочем, вплотную они подойти не смогли. Угли все еще дышали жаром.

С реки принесли воды, пролили тропинку. Тимми Локан вызвался подойти к дереву с гвоздодером и выдернуть клин.

– Не верю, – буркнул Талли, когда Тимми налег на гвоздодер, а дерево никак не отреагировало. – Вот ни хрена не верю, и все тут. Неужто и впрямь сейчас все кончится?

Тимми корячился, кряхтел, ругался, и ничего у него не получалось.

– Сука! Не вылазит! Опа!

Клин выскочил. Тимми поймал его на лету и продержал в левой руке не больше секунды. А потом завопил и выронил добычу.

– Ай! Сука! Жжется!

Он с воплями завертелся волчком и сунул руку в последнее ведро с водой. Почти вся ладонь побагровела, на ней уже вспучивались волдыри.

Рыба подхватил заступ и выковырнул из золы клин:

– Тимми, отвали! Я его в воду брошу!

– Рука!..

– Сильные ожоги так не лечат. Беги в лагерь, там у меня мазь. Заживет как на собаке.

Тимми выдернул кисть из воды. Рыба уронил туда клин. Зашипело, забулькало.

– Смедз, понесешь ведро, – сказал Рыба.

А Талли добавил:

– Пора канать. Оно вроде очухалось.

На концах самых мелких уцелевших сучков проклевывались синие крапинки. А может, это только казалось. Трудно было рассмотреть под таким ярким солнцем.

– Клин больше не проводит в дерево тепло, – объяснил Рыба. – Все, уходим.

Это прозвучало уже вслед мелькающим пяткам и локтям. Перед самой опушкой Смедз оглянулся. Аккурат в тот момент, когда тополь яростно, но неприцельно метнул молнию. Вспышка едва не ослепила. Ветер вздымал тучи пепла.

Боль, разочарование и печаль… Чувства дерева настигли Смедза, будто окропил мягкий тоскливый дождь. Совесть заскребла когтями душу, даже на слезу пробило.

Рыба вбежал в лагерь, на шаг опередив Талли. Тот диву давался: откуда у старого пня такая прыть?

– Стемнеет еще не скоро, – сказал Рыба. – Предлагаю сматывать удочки. Тимми, покажи лапу.

Смедз подошел, глянул через плечо Рыбы. Рука Тимми выглядела ужасно. Старику тоже не понравилось. Он присмотрелся, заворчал, нахмурился. Опять присмотрелся, опять заворчал.

– Мазь не поможет. Надо травы собирать, припарку ставить. Я и не ожидал, что эта штуковина будет такой горячей.

– Уй, больно-то как! – всхлипнул Тимми.

– Ничего, припарка снимет боль. Смедз, будешь вынимать клин из ведра, скинь на старое одеяло и заверни. Голой рукой лучше не прикасаться.

– Это еще почему? – мрачно поинтересовался Талли.

– Потому что этот клин здорово обжег Тимми. Потому что в нем злые чары. И сдается, зря мы с ним связались.

Старик отправился на поиски трав, а Смедз сделал все, как ему было сказано. Опрокинул ведро, потом передвинул клин палочкой на сухую часть одеяла.

– Вот это да! Талли, прикинь! В воде побывал, а все равно жжется!

Дотронуться он не посмел, но жар ощущал даже на расстоянии фута.

Кузен проверил, и на его лице отразилась тревога.

– Ты его хорошенько обмотай, да завяжи покрепче, да положи в самую середку твоего мешка.

– Чего?

Талли не хочет нести сам? Не боится, что кто-нибудь умыкнет добычу?

– Может, подсобишь? – спросил Талли, указывая на свой мешок. – В одиночку мне с ним не управиться.

Смедз упаковал клин и подошел к кузену. Тот желал пошептаться, это было ясно по голосу.

Пока они набивали, ворочали, завязывали мешок, Талли тихо проговорил:

– Я вот что решил: они нам еще понадобятся. Так что погодим.

Смедз кивнул, умолчав о том, что не собирается никого убивать, а напротив, позаботится о том, чтобы Рыба, Тимми и он сам получили равные доли с вырученных за клин денег. Для него не было тайной, что за мысли бродят в голове у Талли. Кузену мало богатой добычи, которой они уже обзавелись. Рыба и Тимми для него вроде выносливых мулов. Как только доберутся до города, им крышка.

А еще у Смедза было подозрение, что и на двоих делить добычу Талли не намерен.

Наш костер догорел, от него осталась лишь россыпь красных пятнышек. Время от времени вспыхивал и несколько секунд плясал огонек, а потом угасал. Я разглядывал небосвод. Большинство созвездий были мне знакомы с детства, но они успели перебраться на непривычные места и вдобавок перекособочиться. Самая подходящая ночка, чтобы высматривать падающие звезды.

Я уже насчитал семь.

– Что, неудобно? – спросил Ворон.

Он тоже глядел в небо.

Я аж вздрогнул от его голоса. С самого завтрака Ворон ни словечка не вымолвил. Мы теперь вообще мало разговаривали.

– Боязно.

Я потерял счет времени, не имел ни малейшего представления о том, в какую даль мы забрались. Знал только, что отсюда чертовски далеко и до дома, и до юга.

– Ломаешь голову, что за нелегкая тебя сюда занесла? Да?

– Нет. С этим как-нибудь справлюсь. Меня другое беспокоит: мы с тобой крадемся, точно воры. Разве ж это дело? Не ровен час, с нами и обойдутся, как с ворами.

Я умолчал о том, что мне не нравится блуждать на чужбине, где никто, кроме Ворона, не способен меня понять. И если с ним что-нибудь случится…

Да, именно эти мысли пугали больше всего. Так пугали, что я гнал их из головы.

– Но поворачивать назад поздно, – сказал я.

– Кто-то говорил, что никогда не поздно.

Это что же, он снова думает о детях? Ну отчего бы и не подумать, если больше нет ни малейшего риска встречи с ними?

А еще, должно быть, его гложут запоздалые сомнения насчет нашего путешествия в неизвестность.

Будущее мне виделось очень смутно, да и ему, наверное, не намного яснее. Но им двигали очень сильные чувства. И все они имели самое непосредственное отношение к Душечке, хотя Ворон ни разу не упомянул ее имени. Вина чудовищной птицей угнездилась на его плечах. Она хлопала крыльями, кудахтала и норовила выклевать глаз или отщипнуть ухо. Он надеялся заткнуть эту гадину, потому-то и отправился вдогонку за Костоправом, чтобы сообщить ему о случившемся в Курганье. По мне, так не было в этом ни малейшего смысла. Ну, так ведь многие люди всю жизнь занимаются черт знает чем.