Гриша будто ничего не слышал, а приятель его показал мне кукиш и крикнул:

— Проваливай! Вас белым хлебом кормят.

Гриша молча взглянул на меня, но лицо у него было такое же, как у приятеля.

Тут я разозлился не на шутку. Я кинулся к детдому как ошпаренный и крикнул нашим самым шалунам-коноводам:

— Пошли!

— Куда?

— К Гришке Бакулину. Воровать репу.

— Вот догадливый! — засмеялись ребята. — Да мы давно уж кушаем и репку и огурчики.

Они поманили меня в высокий конопляник. Там, в ямке под охапкой сена, был целый склад репы, огурцов, моркови, гороху.

— У кого нарвали? — спросил я.

— Рвали — имен не спрашивали. Ешь!

Но мне хотелось досадить именно Гришке, я пробрался к нему в огород и опустошил полгрядки репы. Я не съел ни штучки, от злости мне и есть не хотелось, а выдергал и разбросал по сторонам.

На другой день меня и еще трех парнишек послали в лавочку за хлебом. Получили мы хлеб, идем мимо конопляника, где склад огурцов, и вдруг над коноплей поднялась Гришина голова. Потом взмахнула рука, и в спину мне шлепнулся камень.

Мы тут же положили хлеб на траву и тоже взялись за камни. Гриша не пустился удирать, а один пошел на нас четверых. Мы оробели перед такой смелостью, подхватили хлеб и побежали домой. А Гриша кричал нам вслед:

— Воришки, дармоеды! — и сыпал камень за камнем.

Во время обеда наша заведующая Анна Павловна как-то по-новому поглядела на меня, потом подошла, погладила по плечу и сказала:

— Ты что плохо ешь? Невкусно, что ли?

Во мне все так и дрогнуло. Я сразу, в один миг понял, что я в самом деле воришка, дармоед и еще хулиган. Гриша прав, когда и говорить со мной не хотел и сыпал в меня камнями. Хлеб и щи застряли у меня в горле.

— Невкусно? — переспросила Анна Павловна.

Я ничего не сказал и заплакал.

Анна Павловна ласково взяла меня за плечи и позвала:

— Пойдем ко мне.

У нее в комнате лежала на столе груда огурцов, моркови, репы и разной ботвы, свежей и повялой.

— Узнаешь? — спросила Анна Павловна про эту груду.

— Из конопляника, — сказал я, плача.

— Верно. Сегодня нашел Гриша Бакулин. Ты понимаешь, что наделал?

Из-за слез я не мог говорить. Они душили меня.

— Крал. Вредил. И кому? Колхозу, который принял тебя, как родного, как сына.

На другой день у нас было общее собрание. Анна Павловна опять показала на груду огурцов, репы, ботвы и спросила:

— Чья работа? Сознавайтесь!

И вот мы по одному стали говорить:

— Я воровал. Я воровал.

И когда сознались все, Анна Павловна сказала:

— Что же делать с вами?

— Выгоните нас! — крикнул я. Мне было так стыдно, что я готов был кинуться в бездонный овраг.

— Чтобы вы совсем изворовались? Исправляться надо, людьми стать. Работать надо. Видите, кругом все работают, все хлеб добывают. И я думала, отдохнете вы с дороги и скажете: давайте нам работу. Будем добывать хлеб для Красной Армии, сами будем есть свой. А вы за воровство.

Все мы, сто сорок человек, дали слово, что будем работать безотказно, посылать и подталкивать никого не надо будет.

Наутро пошли в поле. Колхозники, встречая нас, опять по-доброму, как в первый день, улыбались и говорили:

— Вот это правильно, давно бы так.

Сперва мы собирали колоски, подтаскивали снопы, а потом научились боронить, копать картофель, молотить, веять. В большом колхозном хозяйстве всем нам, и самым маленьким, нашлась подходящая работа.

Когда колхозные поля были убраны, мы помогали колхозникам убирать приусадебные участки. Я помогал Грише Бакулину. Мы крепко сдружились с ним.

В день Октябрьской революции мать Гриши пришла в детдом и сказала мне:

— Собирайся. Сегодня ты к нам на весь день в гости. У меня пироги из свежей муки, ватрушки из свежей картошки. Копал, помогал добывать, теперь и есть помогай.

И за всеми другими ребятами пришли: одних увели на блины, других на пироги.

На другой год мы завели свое детдомовское хозяйство: посеяли пшеницу, горох, просо, посадили картошку, капусту да, кроме того, в колхозе заработали две тысячи трудодней. И теперь едим свой хлеб.

Хватит до нового.

ШКОЛЬНЫЙ СТОРОЖ

Демобилизованный солдат Гаврил Петрович Нагорнов из эшелона победителей высадился вечером. Он не стал дожидаться утра, чтобы искать подводу или звонить о ней в свой колхоз Новоселки. От станции до Новоселок двадцать километров, дорога знакома Нагорнову с детства, багажа у него один солдатский мешок, с которым исходил он половину России и половину Европы. Какой же смысл томиться целую ночь на станции, когда самоходом к рассвету будет дома.

«Определенно буду, — раздумывал Нагорнов, идя широким, быстрым, наступательным шагом. — Приду. Ребята спят еще. Жена, пожалуй, встала: она рано встает».

Жена — светловолосая, полноватая, в деревне звали ее кубышка Аннушка, босиком, в легком ситцевом платье, наверно, уже суетится во дворе: выгоняет в стадо корову, овец, затем выпускает гусей, кур, сыплет им желтоватый овес. Десятилетний сынишка Петька и семилетняя дочурка Аленка, оба в мать, капля в каплю, спят на сеновале. Накануне так заигрались, так убегались, что теперь и пушкой не разбудишь. Вот и хорошо. Тихонько положу им под голову подарки. Проснутся: «Ах, ох! Откуда?»

Гаврил Петрович вспомнил свое детство: как приятно было, просыпаясь в день именин, найти под подушкой конфетку, подарок ангела-хранителя, а на рождестве — золоченый орех, подарок Деда-Мороза.