реку осталась узенькая извилистая ленточка. Шли на веслах, шли днем и ночью. Всех способных работать лоцман разделил на три смены. Александра Афанасьевна каждые сутки по восьми часов махала тяжелым обледенелым веслом.

Так длилось пять дней. Когда причалили к дудинскому берегу и Александра Афанасьевна подхватила свой и школьный груз, она, к необыкновенному своему удивлению, почувствовала, что за время пути стала гораздо крепче и бодрей.

* * *

На берегу приехавших ждала толпа человек в двадцать, и все приглашали остановиться обязательно у них. Приезд новых людей был в те годы для Дудинки редкостным событием. Пароход бывал раз-два в лето, почта не ходила.

Александра Афанасьевна пошла за самым настойчивым, который, не спрашивая, отнял у нее багаж и пошел в гору, к домам. Он оказался служащим волостного исполнительного комитета.

— В такой безделице волостной исполком? — удивилась учительница.

Тогда в Дудинке было тринадцать домов.

— Наша волость разочка в три побольше Германии. Хороша безделица.

— А Дудинка ваша столичная деревня?

— Столичная.

— Что же в других, в обыкновенных?

— Дом, два, три.

Провожатый остановился около приземистого, покосившегося домика в три окна.

— Вот школа.

— Ну, по Сеньке и шапка, по Дудинке и школа. — Учительница покачала головой и вздохнула.

— Не глянется? Вы исполком поглядите. Школа против него — дворец. А мы там вчетвером работаем и спим там же. Вы не забывайте, что у нас Дудинка. Революция только начинается. Ну где остановимся? Здесь или у нас?

— Куда же я к вам, пятая!..

Провожатый толкнул дверь. Она, незапертая, гостеприимно распахнулась. В школе была одна классная комната, побеленная и уставленная партами. За перегородкой маленькая каморка для учительницы.

— Ну разбирайте добро и отдыхайте. Не забывайте нас! — сказал провожатый и ушел.

Добро у Александры Афанасьевны было скудное, купленное еще в ученические годы, и она разобралась быстро. Постель до лучших времен устроила на полу, вместо стула приспособила чемодан, стол был, окно занавесила платком и легла спать.

Встала рано, лишь только начало светлеть.

Сельцо уже шумело по-дневному, по-рабочему. Бабы носили воду с реки, кто-то пилил дрова, стайки лохматых белых собак бегали по улице, грудили разбредшихся оленей, двое мужиков ловили оленей арканами и ставили в упряжку, группа ребятишек каталась на салазках по первому снегу. Осенью и зимой в Дудинке встают рано, чтобы удлинять слишком короткие дни.

— Надо и мне приниматься за работу, — сказала Александра Афанасьевна и пошла к ребятам.

Увидев ее, ребята быстро наладили салазки, скатились под гору и оттуда побежали по домам. Обратно в гору пошел только один. Чтобы не упустить и последнего, она быстро сбежала к нему навстречу.

— Тебе тяжело. Давай помогу волочить салазки, — сказала она.

— Не-е, — протянул мальчишка и шага на два отступил в сторону.

— Как тебя зовут?

— Петькой.

— Чей ты?

— Рыбацкий.

— Куда это все ребята разбежались?

— Домой. Струсили.

— Кого же?

Петька замялся.

— Уж не меня ли?

Петька кивнул.

— А ты не боишься?

— Чего мне бояться? Я в Туруханске учился, а там учителей четыре человека было, двое мужиков. — Петька цыкнул слюной, как заправский курильщик, презрительно кивнул на Дудинку. — Деревня! Говорят: «Вон учительница идет. Она заберет нас в солдаты». И разбежались. Таких в солдаты! Кому-то нужно!

Поднялись на макушку горы. Петька начал усаживаться в салазки.

— В нашей школе не бывал ты? — спросила Александра Афанасьевна. — Пойдем, покажу!

Петька согласился, сразу стал живей и разговорчивей. Про себя он решил, что всласть погордится перед ребятами: «Эх вы, деревня! В солдаты! А я вот в школу ходил, один».

Осмотрев школу, он сказал, что против туруханской ей никак не устоять.

Учительница дала Петьке карандаш и два листа бумаги и по радостной улыбке, осветившей его худое, бледное и недетски серьезное лицо, догадалась, что она крепко завоевала Петькино сердце.

— Ты знаешь, в каких еще домах есть ребята? — спросила она. — Покажи мне, помоги переписать.

Они обошли всю Дудинку. Куда был Петька вхож, он входил первый и торжественно объявлял:

— Я учительницу привел.

Дома в три он решительно отказался войти:

— Ну их!.. Они богатые, куп-цы!

Александру Афанасьевну с первых же шагов удивило, насколько разно жили в Дудинке. Рядом с крепкими, просторными пятистенками, окруженными амбарами и дворами, стояли покосившиеся, гнилые лачуги без дворов и амбаров, без крылец и сеней, двери лачужек открывались прямо на улицу.

Дудинка исстари была торговым селом и перевалочным пунктом для енисейского севера. Из тундры в Дудинку шла пушнина, рыба, пух и перо, мамонтова кость — все, что добывалось оленеводами, охотниками, рыбаками Таймырского полуострова. С юга, из Красноярска и Енисейска, в Дудинку шла мука, мануфактура, дробь, порох, невода, сети, чай, сахар, табак. По зимам в Дудинке шумел огромный торг. Дудинские купцы — эти соловьи-разбойники большой торговой дороги — быстро богатели.

В те годы Дудинка мало чем отличалась от старой царской Дудинки. Купцы торговали по-прежнему, жили в просторных пятистенках, водили тысячные стада оленей, держали работников. А работники жили в гнилых лачужках, по две-три семьи в одной.

Александру Афанасьевну встречали подозрительно, с подковыркой:

— Чему, безбородая, научишь? И с чего это пошла мода на девок. Кажись, мужиков вдоволь!

Над рекой около Дудинки стоял чум. Жил в нем долганин[25], работавший у купца пастухом. У долганина был сынишка школьного возраста. Александра Афанасьевна пришла записать и его.

От костра, где вся семья пила чай, встал парнишка и юркнул в груду лохмотьев, которые были постелью.

— Ты, Нюрэ, куда? — спросил Петька парнишку.

— Больной, — ответил