— Больной? А давно ли катался?

— Шел домой, заболел.

Александра Афанасьевна не сразу заговорила о школе — сперва спросила, много ли у хозяина детей, где он работает, сколько годов Нюрэ. Парнишке было девять лет.

— Как раз в школу, — обрадовалась учительница.

— Какой школа, — забормотал хозяин, глубже закапывая сына в лохмотья. — Совсем ребенок.

— Вот Петя записался. Он восьми лет начал учиться. Я запишу Нюрэ.

Не успела она развернуть тетрадь, Нюрэ взвыл.

Учительница шагнула было к нему утешать, но отец загородил ей дорогу и сказал страшным голосом:

— Уйди!

Александра Афанасьевна начала рассказывать, чему будут учить в школе и каким хорошим, полезным человеком станет Нюрэ, но хозяин повернулся к ней спиной. Она постояла, постояла и вышла.

— Ты больно просто, — упрекнул Петька Александру Афанасьевну.

Тридцать пять человек записала она, а в школу пришло только двадцать. Первый день получился унылый. Ребята о чем-то шептались, вертелись, глядели в окна на улицу? где их товарищи катались с горки. Александра Афанасьевна продержала их два часа: разделила на классы, рассадила по партам, рассказала, чему будет учить, и отпустила. Сама начала распаковывать тючок, который дали ей в Туруханске для школы. В тючке были карандаши, ручки, чернильницы, чернила, три стопы белой бумаги и один букварь.

Вечером учительница сидела в исполкоме и со слезами в голосе спрашивала:

— Как же быть? Как учить? Один букварь, бумага вся гладкая, не линованная. Не могу я с первого дня учить на такой!

— Мы не знаем. Как-нибудь выкручивайтесь, — советовали исполкомщики.

Они угощали учительницу чаем, рыбой. Она от всего отказалась и ушла назад в школу и там над единственным букварем выплакала накопившиеся слезы: «Чему же я научу, за что деньги буду получать?»

А потом сшила тетрадку ровно во столько листов, сколько в букваре, и начала перерисовывать в нее букварь.

Через три дня она опять пришла в исполком. Появились чай, баранки, конфеты-леденцы.

— Послушайте, нет ли у вас копировальной бумаги? — спросила учительница.

Исполкомщики засмеялись:

— Какие у вас любопытные вкусы!

— Я без шуток. Дайте бумаги, и тогда я на весь вечер ваша гостья.

Дали листок.

— Еще, больше, как можно больше! — просила она.

Принесли листов сотню. Тогда Александра Афанасьевна расстегнула свой портфельчик и выложила на стол два букваря: один — печатный, другой — сделанный от руки.

Копирка сильно облегчила работу. Через месяц у Александры Афанасьевны были нужное число букварей и бумага всех сортов: в три линейки, в две, в клеточку.

К ноябрю в школу собрались все записанные, кроме Нюрэ. Александра Афанасьевна несколько раз ходила к нему в чум. Нюрэ либо убегал, либо зарывался в лохмотья. Отец и мать говорили, что учиться ему незачем: стрелять, ловить рыбу, собирать оленей он уже умеет. А кроме этого, пастуху чужого стада ничего не нужно.

Но Александра Афанасьевна настойчиво ходила к упрямцам, уговаривала, приглядывалась и гадала, чем их пронять. Она заметила, что долганы очень любят все пестрое, яркое. Даже самая рваная одежонка у них была украшена красными и зелеными лоскуточками, разноцветным бисером, кусочками белого меха. Она решила расшевелить именно эту струнку. Купила олений мех, бисера, яркого сукна и сшила Нюрэ шубу. Такая пестрая шуба была только у одного человека в Дудинке — у купца Хвостова.

Однажды после уроков она показала ребятам эту шубу и велела им сбегать за Нюрэ. Она полагала, что если Нюрэ не осмелится прийти, то родители не устоят, придут обязательно. И ошиблась. Никто не пришел. Тогда Александра Афанасьевна сшила вторую такую же шубу, только поменьше, и отнесла ее сама в чум, положила перед сестренкой Нюрэ. Долго остановившимися глазами рассматривало шубу все семейство; Нюрэ позабыл страх и выполз из-под лохмотьев. Потом мать спросила учительницу:

— Продаешь?

— Дарю. Меряйте!

Шубку померили. На плечах она показалась еще красивей. Не дожидаясь, когда спросят, почему же она не принесла шубу для Нюрэ, учительница поспешила уйти. Она видела, как вскоре за нею вышло на улицу все долганское семейство. Девочка в новой шубе шла между отцом и матерью. Нюрэ шел позади, сгорая от нетерпения и зависти, и постоянно оглядывался на школу. Александра Афанасьевна еле-еле сдержалась — не вынесла шубку.

Она победила: на другой день вся долганская семья пришла в школу.

— Я слышал, и Нюрэ есть шуба, — сказал отец.

— Есть. — Учительница вынесла шубу, раскинула. — Ну-ка, сними старую!

Нюрэ сдернул, учительница надела на него новую:

— Садись, посиди с нами!

Нюрэ просидел до конца занятий. Отец и мать сидели на задней пустующей парте. Кончились занятия, учительница сняла с Нюрэ шубу и сказала:

— Завтра приходи опять!

Нюрэ пришел с матерью, у отца была работа. В третий раз прибежал один. Когда после уроков у него отнимали шубу, мальчишка весь дрожал, силясь удержать слезы. Александра Афанасьевна только через неделю, когда Нюрэ запомнил четыре буквы и научился складывать из них всевозможные слоги и слова, разрешила ему уйти домой в шубе.

Как она боялась, что утром Нюрэ убежит вместо школы на горку! Нет, не убежал.

В ноябре солнце начало показываться только в полдень, блеклое, как опавший лист, взглянет на землю и нырнет, а скоро и совсем скрылось. Наступила полярная ночь. Вместе с ночью налетели ветры и пурги. Дудинка стоит в полосе чистой тундры. Пурги и ветры гудят над ней по неделе, по две.

Первую пургу Александра Афанасьевна пересидела дома. А началась вторая, она по примеру старожилов натянула между школой и соседними домами веревку и ходила, держась за нее.

Но ходить по веревке было скучно, почему-то тянуло кинуться в глубь пурги, как тянет кинуться с высоты в бездну. Александра Афанасьевна стала привыкать обходиться без