арктическими островами курсировали корабли из Кернгота, приплыла галера, что дрейфовала с брошенными веслами и бесцельно вращающимся штурвалом. Приливом ее прибило к лодкам, что больше не выходили в море и праздно валялись на песчаном берегу под скалой, на которой стоял дом Эвага. Рыбаки, столпившиеся вокруг галеры в благоговейном ужасе, увидели, что гребцы сидят на веслах, а капитан стоит у штурвала. Но лица их и руки отвердели, как кость, и побелели, точно плоть прокаженного; зрачки открытых глаз поблекли и ничем не отличались от белков; белый ужас застыл в них, будто лед в промерзших до дна глубоких озерах. И Эваг, который спустился на пляж, чтобы посмотреть на это диво, много размышлял об этом знамении.

Рыбаки не хотели прикасаться к мертвецам; они бубнили, что на море, на всех обитателях морских, на рыбарях и мореходах лежит проклятье. Однако Эваг, рассудив, что тела будут гнить на солнце и вызовут мор, велел обложить галеру плавником и, когда куча поднялась выше фальшборта и скрыла гребцов от взора, сам запалил костер.

До небес взвилось пламя, и черный, как грозовая туча, дым поднялся выше башен Эвага на утесе. Однако после того, как костер погас, тела гребцов все так же сидели среди тлеющих углей, и руки их тянулись к веслам, и пальцы были сжаты, хотя сами весла обратились головнями и пеплом. Тело капитана стояло прямо, а рядом лежал сгоревший штурвал. Огонь поглотил только одежду трупов, и теперь они сияли белизной, словно омытый лунным светом мрамор над обуглившимся деревом; пламя даже не опалило их.

Сочтя это злым колдовством, рыбаки пришли в ужас и бросились искать укрытия в самых высоких скалах. На берегу остался только Эваг и двое его слуг, мальчишка по имени Ратха и старая карга Ахилидис, которым часто доводилось видеть его магические манипуляции и к колдовству было не привыкать. Вместе с этими двумя колдун ждал, пока догорят головни.

Головни догорели быстро, но дым от костра поднимался в небо до самого вечера; и когда день уже клонился к закату, угли все еще были слишком горячи, чтобы по ним ходить. Поэтому Эваг велел слугам залить их морской водой. И когда дым рассеялся, а шипение стихло, он подошел к бледным трупам. Вблизи колдун ощутил великий холод, словно излучаемый трансарктическими льдами; от холода этого заломило руки и уши, и Эваг задрожал под меховым плащом. Подойдя еще ближе, он дотронулся до одного из трупов кончиком указательного пальца; и, хотя прикосновение было легким, а колдун тут же отдернул руку, палец словно опалило пламенем.

Эваг был потрясен: ему еще не доводилось видеть таких трупов, и магическая наука была бессильна объяснить ему, откуда они взялись. Он решил, что на мертвых лежит проклятие – колдовство, сотканное бледными полярными демонами или ведьмами в снежных пещерах. И колдун счел за благо удалиться вместе со слугами, дабы проклятие не подействовало на живых.

Вернувшись домой до наступления ночи, колдун зажег у каждой двери и в каждом окне смолы, особенно невыносимые для северных демонов, а в каждом углу, откуда могли войти духи, поставил фамильяра для охраны. Затем, после того как Ратха и Ахилидис уснули, засел за труды Пнома, в которых было собрано множество могущественных заклинаний. Перечитывая для успокоения души старинные тексты, колдун снова и снова с горечью вспоминал изречение пророка Литха, чьих предсказаний никто из людей не понимал: «Есть Тот, кто обитает в краю абсолютного холода, Тот, кто может дышать там, где никто другой не может. Настанут дни, когда Он явится среди островов и людских городов и, подобно белому року, принесет с собой ветер, что дремлет в Его жилище».

Смолистая древесина сосны и терпентинное дерево жарко горели в очаге, но к полуночи смертоносный холод начал проникать в комнату. Встревожившись, Эваг оторвался от пергаментов Пнома проверить, не нужно ли подкинуть дров, и увидел, что очаг пылает по-прежнему жарко, и услышал, как резко взвыл ветер: страшно прокричали морские птицы и птицы земные, уносимые ветром на беспомощных крыльях, и, перекрывая птичий гомон, пронзительно засмеялись дьявольские голоса. Безумный северный ветер бил в стены квадратных башен; точно осенние листья, расплющивал птиц о стекла; казалось, демоны раскачивают и раздирают когтями гранитные стены. Несмотря на то что дверь и окна были крепко заперты, ледяной ветер метался вокруг стола, за которым сидел Эваг, вырывая пергамент из его пальцев и задувая огонь лампы.

Тщетно, ибо мысли не слушались его, колдун пытался вспомнить заклятие против духов с севера. Но тут внезапно ветер стих, и в доме воцарилась мертвая тишина. Ледяной сквозняк больше не задувал, лампа и смоляные дрова горели ровно, и слабое тепло медленно вернулось в продрогшие кости Эвага.

Некоторое время спустя колдун заметил за окнами свет, будто запоздалая луна просияла над скалами, но ему ли было не знать, что в небе должен висеть тонкий полумесяц, который ныне скрывается за горизонтом с наступлением ночи. Казалось, что свет просиял с севера, бледный и студеный, словно ледяной огонь; приблизившись к окну, колдун увидел луч, что пересекал море, исходя из невидимого полюса. В его свете скалы были белее мрамора, песок – белее морской соли, а хижины рыбаков напоминали белые гробницы. Луч проник в огороженный сад Эвага, и листва на ветках побелела, а соцветия превратились в снежные розы. Луч падал на стены нижнего этажа башни, однако стены верхнего, откуда смотрел в окно колдун, оставались в тени.

Колдун решил, что луч исходит из белого облака, что повисло над морским горизонтом, или от бледного пика, который взмыл в небеса среди ночи, но уверен не был. Пик поднимался все выше, по-прежнему не касаясь, впрочем, окна Эвага. Тщетно размышлял колдун об этой загадке, но вскоре его размышления прервал нежный голос. На неведомом языке колдовской этот голос пропел сонное заклинание, и Эваг поддался чарам; и на него опустилось оцепенение, что одолевает уставшего стража в снегу.

Очнувшись на рассвете, Эваг одеревенело поднялся с пола, и перед ним предстало удивительное зрелище. Ибо – о чудо! – в гавани возвышался айсберг, подобного которому не встречалось ни одному судну, ходившему на север, и о котором не упоминалось ни в одной из легенд туманных островов Гипербореи. Айсберг заполнял широкую гавань от берега до берега; нагромождение откосов и многоярусных ущелий вздымалось на невообразимую высоту; вершины, точно башни, врывались в зенит над домом Эвага. Айсберг был выше ужасной горы Ахоравомас, что извергает реки пламени и жидкой породы, которые текут через Чо Вулпаноми