зеркале возникло смутное отражение, и юноше показалось, что он видит мраморные башни Мирааба под нависшими бастионами зловещей тучи. Затем сцена изменилась, и перед ним предстал дворцовый зал, где дряхлый Фаморг в заляпанном вином пурпуре клевал носом среди министров и подпевал. И новое видение возникло в зеркале, и теперь перед ним были покои, где среди шпалер с непристойными рисунками, на огненно-алой кушетке, в дыму золотых курильниц восседала принцесса Улуа со своими последними любовниками.

Всмотревшись в зеркало, Амальзайн с изумлением заметил, что густой дым курильниц принимает форму видений, что так долго терзали его. Наваждения разрастались, пока покои принцессы не заполнили исчадия ада и мерзость, что выплеснулась из расколотой гробницы. Между Улуа и ее любовником, который был справа, капитаном царской стражи, втиснулась ламия, обвив их обоих змеиными кольцами и придавив человеческой грудью; по левую руку Улуа возник наполовину обглоданный труп, безгубый, но злобно скаливший зубы, а на принцессу и ее второго любовника, царского конюшего, посыпались могильные черви. Раздуваясь, словно пар из ведьмина котла, другие призраки теснились вокруг кушетки, непристойно ругаясь и перебирая бесстыжими пальцами.

Ужас, словно адское клеймо, отпечатался на лицах капитана и конюшего; ужас отразился в глазах Улуа, точно бледное пламя вспыхнуло в бездонной яме; ее грудь затрепетала под нагрудными чашечками. И тут комната в зеркале яростно закачалась; кадильницы опрокинулись, а непристойные занавеси вздулись, словно паруса, поймавшие штормовой ветер. В полу появились громадные трещины, а разлом рядом с ложем Улуа в мгновение ока разверзся от стены до стены. Комната раскололась на части, и принцесса с обоими любовниками и своими омерзительными наваждениями кувырком полетела в пропасть.

Зеркало потемнело, и на миг Амальзайн узрел бледные башни Мирааба, вздымающиеся и опадающие на фоне черных, как адамант, небес. Само зеркало задрожало, и скрытое металлическое изваяние, которое его поддерживало, зашаталось; плетеный дом отшельника содрогнулся, но, так как был построен на века, устоял, пока землетрясение обращало дворцы и особняки Мирааба в руины.

Когда земля перестала дрожать, Сабмон вышел из молельни.

– Не вижу необходимости морализировать по поводу случившегося, – промолвил отшельник. – Ты познал истинную природу плотского желания и лицезрел историю человеческой порочности. И теперь, поумнев, рано обратишься к материям, неподвластным пороку и лежащим за пределами этого мира.

С тех пор и до кончины Сабмона Амальзайн жил вместе с ним и стал единственным учеником отшельника, который обучил юношу науке о звездах и тайному искусству колдовства.

Варианты сцены соблазнения из «Чар Улуа»

Версия I

(отвергнутая Weird Tales)

– Ты не обязан вечно подливать вино одурманенному правителю и корпеть над томами, изъеденными червями, – на свете есть и иные занятия, – промолвила она голосом, словно расплавленный мед. – Господин виночерпий, твоя молодость заслуживает лучшего применения.

– Мне не нужно иных занятий, кроме моих обязанностей и ученых штудий, – отвечал Амальзайн. – Скажи, о принцесса, чего ты хочешь? И почему твоя служанка доставила меня к тебе столь неподобающим образом?

– Я хочу, чтобы ты стал моим любовником, – ответила Улуа. – Узри же! Руки мои – врата невыразимых восторгов и блаженства. Наслаждения, которые я дарю, острее, чем муки того, кого сжигают заживо. Мертвые цари Тасууна будут ревниво шептать о нашей страсти мертвым царицам в древних склепах под Хаон-Гаккой. Тасайдон, таинственный черный владыка преисподней, услышав, как его демоны толкуют о нас, пожелает воплотиться в смертном теле.

– И все же я не могу тебя любить, – сказал Амальзайн.

(Здесь кончается машинописный текст.)

Версия III

(опубликованная Weird Tales)

– Ты не обязан вечно подливать вино одурманенному правителю и корпеть над томами, изъеденными червями, – на свете есть и иные занятия, – промолвила она голосом, который тек, словно расплавленный мед. – Господин виночерпий, твоя молодость заслуживает лучшего применения.

– Мне не нужно иных занятий, кроме моих обязанностей и ученых штудий, – нелюбезно отвечал Амальзайн. – Скажи, о принцесса, чего ты хочешь? И почему твоя служанка доставила меня к тебе столь неподобающим образом?

– Для такого начитанного и проницательного юноши вопрос излишний, – ответила Улуа, криво усмехнувшись. – Разве ты не видишь, как я хороша собой, как чувственна? Впрочем, возможно, я преувеличила твою проницательность?

– Я не сомневаюсь в твоей красоте, – сказал юноша, – но что за дело скромному виночерпию до твоих прелестей?

Пары, густо поднимавшиеся от кадильниц перед ложем, рассеялись, словно кто-то отдернул занавес; и Амальзайн опустил взгляд перед чаровницей, а ее сотрясал тихий смех, от которого самоцветы на ее груди вспыхивали, будто человеческие глаза.

– Похоже, заплесневелые тома и впрямь тебя ослепили, – сказала принцесса. – Тебе нужна очанка, чтобы прочистить глаза. А теперь ступай, но не медли с возвращением – но уже по доброй воле.

Пришествие белого червя

(Глава IX из «Книги Эйбона»)[3]

Колдун Эваг, который жил на берегу арктического моря, стал замечать среди лета множество странных и несвоевременных знамений. Хладно пылало суровое солнце на безоблачном и тусклом, как лед, небосводе. Вечером полярное сияние занавешивало все небо от земли до зенита, словно шпалера в чертоге, где обитают божества. Тусклые и бледные, стояли маки и анемоны в скрытых горами долинах за домом Эвага, а у плодов из его сада была бледная кожура и зеленая сердцевина. Днем колдун наблюдал, как, вопреки времени года, огромные стаи с тайных островов за Мху Туланом устремляются на юг, в ночи слышал тревожный гомон все новых стай. И всегда в шуме ветра и плаче прибоя различал он странные шепоты из царства вечной зимы.

Предзнаменования тревожили его не меньше, чем простых рыбаков в гавани. Будучи непревзойденным знатоком магических чар и провидцем, Эваг пытался разгадать смысл этих знаков. Но днем глаза застилало облако, а по ночам тьма мешала найти просветление в снах. Самые хитроумные гороскопы не помогали; фамильяры молчали или отвечали уклончиво; геомантия, гидромантия и гаруспиции не давали результата. Эвагу казалось, что какая-то неведомая сила издевательски разрушает его чары, которые доселе никто не мог разрушить. По некоторым признакам, понятным колдунам, Эваг знал, что это злая сила, а ее знамения предвещают людям беду.

День за днем рыбаки в середине лета выходили в море на лодках из лосиных шкур и ивовых прутьев, чтобы забросить неводы. И неводы вытаскивали мертвых, словно обожженных огнем или морозом рыб, и живых чудищ, каких не видали самые опытные капитаны: ужасных трехголовых существ с хвостами и плавниками и черных бесформенных тварей, что на глазах становились жидкой мерзостью и ускользали между ячеек; безголовых монстров, похожих на раздутые луны, ощетинившиеся зелеными сосульками, и чешуйчатоглазых, с бородами застывшей слизи.

Затем с севера, где между