Толки об измене в связи с недостатком снарядов сделались настолько всеобщими, что государь распорядился в конце мая образовать совещание под председательством военного министра, с участием председателя Государственной думы Родзянко и нескольких депутатов, для ознакомления представителей общества с действительным положением вещей. Но из армии шли вести о невероятном возмущении офицерства; вина за недостаток снарядов возлагалась на Военное министерство, и государь, желая внести успокоение, решил расстаться с В. А. Сухомлиновым; он считал, что военный министр в данном случае только «козел отпущения» за неудачи, предотвратить которые не было возможности, и, увольняя В. А. Сухомлинова, обратился к нему с ласковым прощальным словом.

На очередь становился вопрос о реорганизации правительства. Государь во время первого года войны держался принципа: избегать всяких внутренних обострений, не меняя ничего по существу. Так, когда скончался (еще в конце 1914 г.) Л. А. Кассо, столь ненавистный всем левым кругам министр народного просвещения, его преемником был назначен граф П. Н. Игнатьев, который на посту товарища министра земледелия приобрел популярность в думских кругах; это назначение было встречено в обществе сочувственно.

Когда на очередь стали вопросы о создании особого совещания по снабжению армии, о «мобилизации промышленности», когда стали раздаваться требования скорейшего созыва Госдумы, государь решил сделать новую попытку пойти навстречу обществу, в то же время твердо сохраняя всю полноту власти в своих руках. Один за другим были уволены в отставку те министры, деятельность которых особенно резко критиковалась в Госдуме: министр внутренних дел Н. А. Маклаков (6 июня), В. А. Сухомлинов (12-го); обер-прокурор Святейшего синода В. К. Саблер (5 июля), министр юстиции И. Г. Щегловитов (6 июля). На их места были назначены: министром внутренних дел – умеренно правый князь Н. Б. Щербатов; министром юстиции – А. А. Хвостов, член правой группы Государственного совета; обер-прокурором Синода – московский предводитель дворянства А. Д. Самарин, в свое время приобретший известность как сторонник неограниченного самодержавия. Только на пост военного министра был назначен человек, пользовавшийся более «левой репутацией»: бывший товарищ военного министра А. А. Поливанов, которого в армии считали хорошим «техником» своего дела. Его близость к А. И. Гучкову во времена Комиссии государственной обороны создавала против него некоторое предубеждение, но государь счел возможным пренебречь этим соображением после продолжительной беседы с А. А. Поливановым в Ставке.

14 июня в Ставке состоялось заседание Совета министров под председательством государя, при участии великого князя Николая Николаевича и его ближайших советников. Было решено оказать доверие патриотизму общества, созвать в ближайшее время Госдуму, смягчить цензуру для печати.

* * *

На фронте положение оставалось по-прежнему тяжелым. Везде, где только германские войска производили решительный нажим, русский фронт обваливался, оседал. Почти вся Галиция была очищена к концу июня; на севере немецкие войска проникли в глубь Курляндии; Польский выступ оказался обойденным с обеих сторон. В то же время, благодаря боевой стойкости русских войск и умелой стратегии командования, удавалось, по крайней мере, избежать «Седана» или «нового Танненберга»: весь фронт медленно откатывался назад, но прорывов не было; немцам так и не удавалось окружить сколько-нибудь значительные воинские части. Территорию приходилось уступать, но живую силу в известной мере удавалось сберечь. Конечно, потери при неравенстве в артиллерии были весьма велики, и число пленных сильно возросло: нередки были случаи, когда отдельные части сдавались, расстреляв все свои снаряды и патроны. Упадок духа, особенно выражавшийся в толках об измене начальников, был весьма ощутителен. И все же отступление совершалось в порядке, нигде не переходя в паническое бегство.

Смена министров и созыв Госдумы, назначенный на 19 июля – годовщину объявления войны, были, можно сказать, мерами «обоюдоострыми». Несомненно, что они были встречены в обществе с большим сочувствием; они вызвали и в армии надежду на перемену к лучшему. Но в то же время эти уступки – так и понимало оппозиционное общество – не столько успокаивали, сколько создавали желание дальнейших, более крупных перемен. Создавалось убеждение, что под флагом войны можно добиться тех реформ, в которых власть отказывала в мирное время. Между государем и обществом слагалось некое недоразумение: государь считал нужным для целей войны сосредоточить власть в своих руках и управлять через людей, которым он мог безусловно доверять; для него популярность или непопулярность этих людей в обществе была на втором плане, хотя и оставалась существенным соображением. Общество, наоборот, сочло, что настал момент, когда оно получает возможность не только «свергать», но и «назначать» министров. В создании такого недоразумения почти одновременная отставка Н. А. Маклакова, В. К. Саблера и И. Г. Щегловитова сыграла немалую роль. Увольнение Сухомлинова, с другой стороны, было действительно неизбежным – хотя бы как «символический жест», показывающий, что в деле снабжения армии можно ожидать решительных перемен.

Расширительное толкование значения смены нескольких министров распространилось и за пределами России; так, Ллойд Джордж, в то время – министр снабжения, в своих речах касался довольно смело русских внутренних дел и выражал радость по поводу того, что от грома германских пушек «рушатся тысячелетние оковы русского народа», который теперь выпрямляется и встает на борьбу с врагом.

Сессия Госдумы открылась 19 июля. В речах депутатов по-прежнему звучала готовность продолжать войну до победного конца. В этом отношении общество, наоборот, всячески заподазривало власть и правые круги в том, будто именно они хотят мира с Германией, и притом сепаратного мира.

Но, в отличие от прежних «военных» сессий, действия правительства на этот раз подвергались весьма резкой критике. Меры против евреев, меры против немцев, а с другой стороны – непринятие достаточных мер против «немецкого засилья»; требование амнистии для всех политических заключенных, требование «правительства народного доверия» – все это открыто обсуждалось в заседаниях Думы и на столбцах газет; только изредка наиболее резкие выступления задерживались военной цензурой, и на страницах газет в таких случаях появлялись белые места.

Фронт продолжал «оседать». 22 июля была оставлена Варшава. Говорили, что армия задержится на линии Ковно – Брест-Литовск. Но Ковно был взят штурмом (комендант генерал Григорьев проявил полную неспособность и был предан за то суду), форты Бреста были взорваны, когда немцы еще не подошли к крепости; при этом были уничтожены большие интендантские запасы, которые не успели эвакуировать. Неприятель подходил к Западной Двине; была объявлена спешная эвакуация Риги с ее крупной промышленностью; ожидали, что австро-германцы из Галиции пойдут на Киев. Не было видно рубежа, на котором задержалась бы армия.

В стране – не в печати – много говорили о бездействии союзников. Западный фронт так и не двинулся с апреля, тогда как Восточный выносил на себе всю тяжесть германского натиска. Английский посол Бьюкенен в августе даже счел необходимым выступить в «Новом времени» с большим интервью, объясняющим кажущееся бездействие союзников: Западный фронт, говорил посол, превратился в цепь маленьких крепостей, и наступать там возможно только при значительном перевесе в военном снабжении; союзники накапливают орудия и снаряды, и когда они достигнут перевеса, то перейдут в наступление.