Она мчалась по сумеречной улице, пригнув голову, с бешеноколотящимся сердцем, ночной, сырой воздух прилипал к ее губам, деревья надголовой угрожали ей чем-то. Но где-то, где-то в этом диком краю сырой тишиныдолжен же быть приют! Она спешила задыхаясь вверх по холму, мокрые юбки холодомбили по лодыжкам, легкие, казалось, вот-вот разорвутся, тугой корсет впивался вребра, давил на сердце.

Внезапно перед глазами ее возник огонек, целый ряд огоньков,неясных, мерцающих, но настоящих огоньков. В ее кошмарах никогда не былоогоньков — только серый туман. Сознание Скарлетт зацепилось за эти огоньки.Огоньки — это безопасность, это люди, это реальность, и она резко остановилась,сжимая руки, стараясь побороть панику, напряженно вглядываясь в ряд газовыхфонарей, подсказывавших ее смятенному уму, что она — в Атланте, на Персиковойулице, а не в сером мире призраков и сна.

Тяжело дыша, она опустилась на каменную тумбу, к которойподъезжают кареты, стараясь совладеть с нервами, словно это были веревки,выскальзывавшие из рук.

«Я бежала… Бежала как сумасшедшая! — думала она, и хотяее все еще трясло, но страх уже проходил, сердце же все еще колотилось дотошноты. — Но куда я бежала?» Ей стало легче дышать — она сидела, прижавруки к груди, и смотрела вдоль Персиковой улицы. Там, на самой вершине холма,стоит ее дом. Отсюда казалось, что во всех окнах — свет, свет, бросавший вызовтуману. Дом! Вот это — реальность! Она смотрела на еще далекий, смутноочерченный силуэт дома с благодарностью, с жадностью, и что-то похожее наумиротворение снизошло на нее.

Домой! Вот куда ей хотелось. Вот куда она бежала. Домой — кРетту!

Стоило Скарлетт осознать это, как с нее словно свалилисьпуты, а вместе с ними — страх, преследовавший ее с той ночи, как она добраласьдо Тары и обнаружила, что ее мир рухнул. Тогда, вернувшись в Тару, онаобнаружила, что никакой уверенности в завтрашнем дне нет и в помине и не осталосьни силы, ни мудрости, ни любви и нежности, ни понимания — ничего, чтопривносила в жизнь Эллин и что служило ей, Скарлетт, опорой в юности. И хотя стой ночи Скарлетт сумела материально обезопасить себя, в своих снах по-прежнемубыла испуганным ребенком, тщетно искавшим утраченную уверенность в завтрашнемдне, свой утраченный мир.

Сейчас она поняла, какое прибежище искала во сне, кто былисточником тепла и безопасности, которых она никак не могла обрести средитумана. Это был не Эшли — о, вовсе не Эшли! В нем нет тепла, как нет его вблуждающих огнях, с ним ты не чувствуешь себя в безопасности, как не чувствуешьсебя в безопасности среди зыбучих песков. Это был Ретт — Ретт, который своимисильными руками может обнять ее, на чью широкую грудь она может положить свойусталую голову, чьи подтрунивания и смех помогают видеть вещи в их истинномсвете. Ретт, который полностью понимает ее, потому что он, подобно ей, видитправду как она есть, а не затуманенную всякими так называемыми высокимипредставлениями о чести, самопожертвовании или вере в человеческую натуру. И онлюбит ее! Почему она до сих пор никак не могла понять, что он любит ее,несмотря на свои колкости, свидетельствовавшие вроде бы об обратном! Мелани вотпоняла и уже на краю могилы сказала: «Будь подобрее к нему».

«О, — подумала она, — Эшли не единственный доглупости слепой человек. Мне бы следовало давно это понять».

На протяжении многих лет она спиною чувствовала каменнуюстену любви Ретта и считала ее чем-то само собою разумеющимся — Как и любовьМелани, — теша себя мыслью, будто черпает силу только в себе. И так же,как она поняла сегодня, что Мелани всегда была рядом с нею в ее жестокихсражениях с жизнью, — поняла она сейчас и то, что в глубине, за нею всегдамолча стоял Ретт, любивший ее, понимавший, готовый помочь. Ретт, который наблаготворительном базаре, увидев нетерпение в ее глазах, пригласил ее на танец;Ретт, который помог ей сбросить с себя путы траура; Ретт, увезший ее сквозьпожары и взрывы в ту ночь, когда пала Атланта; Ретт, утешавший ее, когда она скриком просыпалась, испуганная кошмарами, — да ни один мужчина не станеттакого делать, если он не любит женщину до самозабвения!

С деревьев на нее капало, но она этого даже не замечала.Вокруг клубился туман, но она не обращала на это внимания. Думая о Ретте,вспоминая его смуглое лицо, сверкающие белые зубы, черные живые глаза, онапочувствовала, как дрожь пробежала у нее по телу.

«А ведь я люблю его, — подумала она и, как всегда,восприняла эту истину без удивления, словно ребенок, — принимающийподарок. — Я не знаю, как давно я его люблю, но это правда. И если бы неЭшли, я бы уже давно это поняла. Мне никогда не удавалось увидеть мир вподлинном свете, потому что между мною и миром всегда стоял Эшли».

Она любила его — негодяя, мерзавца, человека без чести исовести, во всяком случае в том смысле, в каком Эшли понимал честь. «Да ну егок черту, этого Эшли с его честью! — подумала она. — Из-за своегопонятия о чести Эшли всегда предавал меня. Да, с самого начала, когда он ходилк нам, хотя знал, что его семья хочет, чтобы он женился на Мелани. А вот Реттникогда меня не предавал — даже в ту страшную ночь, когда у Мелани был прием ион должен был бы свернуть мне шею. Даже в ту ночь, когда пала Атланта и оноставил меня на дороге, он знал, что я — в безопасности, он знал, что якак-нибудь выкручусь. Даже тогда, в тюрьме инки, когда он повел себя так, будтомне придется расплатиться с ним за те деньги, которые он мне даст. Он никогдабы насильно не овладел мною. Он просто испытывал меня. Он меня все время любил.А я как низко себя с ним вела! Сколько раз я его, обижала, а он был слишкомгорд, чтобы дать мне это понять. А когда умерла Бонни… Ах, как я могла?!» Онаподнялась во весь рост и посмотрела на дом на холме. Всего полчаса тому назадона считала, что потеряла все, кроме денег, — все, что делало жизньжеланной: Эллин, Джералда, Бонни, Мамушку, Мелани и Эшли. Оказывается, ей надобыло потерять их всех, чтобы понять, как она любит Ретта, — любит, потомучто он сильный и беспринципный, страстный и земной, как она.

«Я все ему скажу, — думала она. — И он поймет. Онвсегда донимал. Я скажу ему, какая я была дура, и как я люблю его, и какпостараюсь все загладить». Она вдруг почувствовала себя сильной и такойсчастливой. Она уже не боялась больше темноты и тумана, и сердце у нее запелоот сознания, что никогда уже она не будет их бояться, какие бы туманы никлубились вокруг нее в будущем, она теперь знает, где найти от них спасение.Она быстро пошла по улице к своему дому, и каждый квартал казался ей бесконечнодлинным. Слишком, слишком длинным. Она подобрала юбки и побежала. Но она бежалане от страха. Она бежала, потому что в конце улицы ее ждали объятия Ретта.

Парадная дверь была приоткрыта, и Скарлетт, задыхаясь,вбежала в холл и на мгновение остановилась в радужном сиянии люстры. Хотя домбыл ярко освещен, в нем царила глубокая тишина — не мирная тишина сна, а тишинанастороженная, усталая и слегка зловещая. Скарлетт сразу увидела, что Ретта нетни в зале, ни в библиотеке, и сердце у нее упало. А что, если он не здесь, агде-нибудь с Красоткой или там, где он проводит вечера, когда не появляется кужину? Этого она, как-то не учла.