— Как же так… — медленно произнесла она, — как жетак, Эшли? Ты, значит, любил ее?

— Она была моей единственной сбывшейся мечтой, — струдом произнес он, — она жила и дышала и не развеивалась отсоприкосновения с реальностью.

«Мечта! — подумала Скарлетт, чувствуя, как в нейзашевелилось былое раздражение. — Вечно у него эти мечты! И никакогоздравого смысла!» И с тяжелым сердцем она не без горечи сказала:

— Какой же ты был глупый, Эшли. Неужели ты не видел,что она стоила миллиона таких, как я?

— Прошу тебя, Скарлетт! Если бы ты только знала,сколько я выстрадал с тех пор, как…

— Сколько ты выстрадал! Ты думаешь, что я… Ах, Эшли,тебе следовало бы знать уже много лет назад, что ты любил ее, а не меня! Почемуже ты этого не понял? Все могло бы быть иначе, а теперь.., ах, тебе быследовало понять и не держать меня на привязи, рассуждая о чести и жертвах!Если бы ты сказал мне это много лет назад, я бы… Это нанесло бы мне смертельныйудар, но я бы как-нибудь выстояла. А ты выяснил это только сегодня, когда Меллиумирает, и сейчас уже слишком поздно что-либо изменить. Ах, Эшли, мужчинамположено знать такое — не женщинам! Тебе бы следовало понять, что все это времяты любил ее, а меня лишь хотел, как.., как Ретт хочет эту Красотку Уотлинг!

Он съежился от этих слов, но продолжал смотреть на нее,взглядом моля замолчать, утешить. Каждая черточка в его лице подтверждалаправоту ее слов. И даже то, как он стоял, опустив плечи, говорило, что онказнит себя куда сильнее, чем могла бы казнить она. Он стоял перед ней молча,сжимая перчатку, словно это была рука все понимающего друга, и в наступившейтишине Скарлетт почувствовала, как ее возмущение тает, сменяясь жалостью,смешанной с презрением… Совесть заговорила в ней. Она же пинает ногамиповерженного, беззащитного человека, а она обещала Мелани заботиться о Нем. «Неуспела я дать ей обещание, как наговорила ему кучу обидных, колючих слов, хотяне было никакой необходимости говорить их ему — ни мне, ни кому-либо другому.Он знает правду, и она убивает его, — в отчаянии думала Скарлетт. —Он ведь так и не стал взрослым. Как и я, он — ребенок и в ужасе оттого, что теряетМелани. И Мелани знала, что так будет, — Мелани знала его куда лучше, чемя. Вот почему она просила — в одних и тех же выражениях, — чтобы яприсмотрела за ним и за Бо. Сумеет ли Эшли все это вынести? Я сумею. Я чтоугодно вынесу. Мне пришлось уже столько вынести. А он не сможет — ничего несможет вынести без нее».

— Извини меня, дорогой, — мягко сказала она,раскрывая ему объятия. — Я знаю, каково тебе. И помни: она ничего незнает.., она никогда даже не подозревала.., бог был милостив к нам.

Он стремительно шагнул к ней и, зажмурясь, обнял. Онаприподнялась на цыпочки, прижалась к нему своей теплой щекой и, стремясьуспокоить его, погладила по затылку.

— Не плачь, хороший. Ей хочется, чтобы ты былмужествен. Она захочет тебя увидеть, и ты должен держаться мужественно. Она недолжна заметить, что ты плакал. Это расстроит ее.

Он сжал ее так сильно, что ей стало больно дышать, ипрерывающимся голосом зашептал на ухо:

— Что я буду делать? Я не смогу.., не смогу жить безнее!

«Я тоже», — подумала она и внутренне содрогнулась,представив себе долгие годы жизни без Мелани. Но она тут же крепко взяла себя вруки. Эшли полагается на нее, Мелани полагается на нее. И она подумала — каккогда-то думала в Таре, лежа пьяная, измученная, в лунном свете: «Ноша созданадля плеч, достаточно сильных, чтобы ее нести». Что ж, у нее сильные плечи, а уЭшли — нет. Она распрямила свои плечи, готовясь принять на них эту ношу, испокойно, — хотя на душе у нее было далеко не спокойно, — поцеловалаего мокрую щеку, без страсти, без томления, без лихорадки, легко и нежно.

— Ничего.., как-нибудь справимся, — сказала она.Дверь, ведущая в холл, со стуком распахнулась, и доктор Мид резко, повелительнокрикнул:

— Эшли, скорей!

«Боже мой! Ее не стало! — подумала Скарлетт. — ИЭшли даже не успел с ней попрощаться! Но может быть, еще…» — Скорей! —воскликнула она, подталкивая его к двери, ибо он стоял словно громомпораженный. — Скорей!

Она открыла дверь и вытолкнула его в холл. Подгоняемый еесловами, он побежал, продолжая сжимать в руке перчатку. Скарлетт услышала егобыстрые шаги, когда он пересекал холл, и звук захлопываемой двери.

Она сказала: «Боже мой!» — и, добредя до кровати, села,уронив голову на руки. Она вдруг почувствовала такую усталость, какой еще неиспытывала в жизни. Когда раздался звук захлопнувшейся двери, у Скарлетт словночто-то надорвалось, словно лопнула державшая ее пружина. Она почувствовала, чтоизмучена, опустошена. Горе, угрызения совести, страх, удивление — все исчезло.Она устала, и мозг ее работал тупо, механически — как часы на камине.

Из этого унылого тумана, обволакивавшего ее, выплыла однамысль. Эшли не любит ее и никогда по-настоящему не любил, но и это не причинилоей боли. А ведь должно было бы. Она должна была бы впасть в отчаяние, горевать,проклинать судьбу. Она ведь так долго жила его любовью. Эта любовь поддерживалаее во многие мрачные минуты жизни, и тем не менее — такова была истина. Он нелюбит ее, а ей все равно. Ей все равно, потому что и она не любит его. Она нелюбит его, и потому, что бы он ни сделал, что бы ни сказал, это не способнобольше причинить ей боль.

Она легла на кровать и устало опустила голову на подушку. Ник чему пытаться прогнать эту мысль, ни к чему говорить себе:

«Но я-то люблю его. Я любила его многие годы. А любовь неможет в одну минуту превратиться в безразличие».

Но оказывается, может превратиться и превратилась.

«А ведь на самом деле он таким никогда и не был — только вмоем воображении, — отрешенно думала она. — Я любила образ, которыйсама себе создала, и этот образ умер, как умерла Мелли. Я смастерила красивыйкостюм и влюбилась в него. А когда появился Эшли, такой красивый, такой ни накого не похожий, я надела на него этот костюм и заставила носить, не заботясь отом, годится он ему или нет. Я не желала видеть, что он такое на самом деле. Япродолжала любить красивый костюм, а вовсе не его самого».

Теперь, оглядываясь на много лет назад, она увидела себя вплатье из канифаса зелеными цветочками, — она стояла на солнце в Таре исмотрела как зачарованная на молодого всадника, чьи светлые волосы блестели насолнце как серебряный шлем. Сейчас она отчетливо понимала, что все это былалишь детская причуда, столь же ничего не значащая, как и ее капризное желаниеиметь аквамариновые сережки, которые она и выклянчила у Джералда. Как толькоона получила эти сережки, они утратили для нее всякую ценность, как утрачивалоценность все, что она получала, — кроме денег. Вот так же и Эшли — он тожене был бы ей дорог, если бы в те далекие дни первого знакомства она моглаудовлетворить свое тщеславие и отказаться выйти за него замуж. Окажись он в еевласти, стань он пылким, страстным, ревнивым, надутым, молящим, как другиеюноши, эта безумная влюбленность, которая владела ею, давным-давно прошла бы,рассеялась, как легкий туман под лучами солнца, лишь только она встретила быдругого мужчину.