зажмурился сильнее, зажмурился так, что почувствовал боль в глазах. Может, откроет глаза и ослепнет. Не жаль, совсем не жаль. Он в смерти Кати винил только себя, пусть и понимал, что все, что делал, было для ее спасения. Катю убила Лилиан. Но, убей он игуану сразу, Катя была бы жива. Не привези он Катю сюда, она бы не узнала страданий. Если бы он не забрал тот камень, то был бы уже мертв. И проблем, наверное, не было бы больше ни у кого.

Он проиграл. Так позорно проиграл. Проиграл на глазах у Учителя, следившего за ним. Подтвердил его слова о нерадивости и слабости, о неопытности и глупости. Перед глазами стояло письмо. Во тьме оно, казалось, проявлялось по слову. Даже так от его правды не скрыться.

Каждое слово Генриха Ульмана – штрих исповеди надменной обиды, но тихой, словно в шутки. Словно жаркий шепот, касающийся хрящика ушной раковины. Словно мимолетное прикосновение подушечек пальцев, словно удар ладонью по щеке. Даже сейчас Генрих оказался умнее. Подтвердил гениальность, а Вильгельм – оказался учеником, которому еще учиться и склонять голову.

 «Не склонюсь. Больше никогда и ни перед кем», – подумал Вильгельм и попытался сделать глубокий вдох. Норрис учил его дышать, и сейчас, казалось, нужно было учиться заново. Грудь, лишенная камня, дышала спокойно. Мерно вздымалась, не имев груза неподъемной обиды. Но внутри пусто. Это удар под дых. Наотмашь, в солнечное сплетение, вырывающий последний воздух из груди удар.

От Ульмана можно ожидать подобного, но только если бы тот был на свободе. Он бы наставил на путь истинный, даже если бы и поиздевался, если бы постарался показать себя в лучшем свете, но помог бы. Однако все оказалось куда хуже – даже находясь в тюрьме, он сумел напомнить о себе Ученику и помогать, как оказалось, не намерен.

Вильгельм открыл глаза, и свет ослепил его. Казалось, ему встретился свет, затерявшийся в локонах, струившихся по плечам и молочного цвета спине. Локоны, окружавшие родинки на плечах и шее, маленькие темные точки – словно пометки на карте. Казалось, откроет глаза, и увидит синеву небес, принесенных с Земли. Протянет руку и коснется тонких пальцев с аккуратными ноготками, подстриженными так, чтобы не мешали играть на пианино. Если бы Вильгельм мог слышать, наверное, услышал бы звонкий смех, редко слышавшийся в Италии, особенно ближе к концу.

Но перед глазами все еще была белая стерильность палаты.

– Почему… Как… Я клялся, клялся ей… – Вильгельм шептал и зажмурился снова. В уголках глаз защипало.

– Решение Альбиона и комиссии у тебя дома, Вельги. Ее вещи тоже. Она там, на крыше Альбиона. Рядом с другими, такими же.... Нам очень жаль, – прошептал Норрис.

Жжение непрошенных слез выедало лиловые камни, покрывало их едким наростом из сожалений. Он посмотрел на потолок, но слезы не окропили его высохшую кожу на щеках. Внутри не было уже ничего, даже боли, казалось, не осталось.

Он лежал, не двигался, даже дышал, казалось, нехотя. Корка воздуха застывала на его лиловых глазах, присыпая серой пылью.

Как возвращаться на Землю, зная, что совсем скоро жизни на ней не станет? Как жить с этим грузом, который никогда не станет легче? Вильгельм не знал.

Но у него осталось незаконченное дело. Дело справедливости и чести. Что-то, что должно освободить его из кандалов всеобщей ненависти хотя бы на какое-то время. Последний глоток воздуха перед погружением на дно.

– Я хочу сделать заявление, – прошептал Вильгельм, протягивая руку другу. – Пожалуйста, принеси мне бумагу и ручку или что тут… Где тут пишут.

Норрис, все еще державшийся из последних сил, на несгибаемых ногах поднялся и прошел к столу. Вытянул из ящика обыкновенный лист бумаги и ручку. Подал другу.

Почитатель с трудом обхватил пальцами ручку, положил листик на колени и начал что-то медленно писать, выводя каждую буковку. Долго перечитывал, бегал безжизненным взглядом от строчки к строчке. Затем, отчеркнув, поставил подпись и отложил ручку. Подчиненные с неподдельным беспокойством смотрели на Почитателя, а Норрис кусал щеку и теребил кольца на пальцах.

И наконец Вильгельм, прокашлявшись, зачитал указ дрожавшим голосом:

– Я, Вильгельм Эльгендорф, Последний из Почитателей, официально заявляю, что с этого момента моя команда, состоящая из Норриса Херца, Ванрава Леймана, Годрика Голдена, Жака Келаоха, Джуди Макфостер, Захарри Краутца и Пронкса Джу распущена. Отныне никто из вышеперечисленных не обязан участвовать в работе Почитателя, не обязан ему помогать и слушать его приказы. Я официально заявляю, что благодарю каждого за проделанную работу и отпускаю на свободу. Да будут они славными продолжателями чьего-то дела, – механически прочитал Вильгельм и, как только рот его произнес последнее слово, руки разорвали письмо. Кусочки рассыпались по белоснежному одеялу, окропив его черными каплями.

Все молчали. Норрис мелко дрожал, будто бы все его тело начала бить судорога. Пронкс и Жак боялись дышать. Норрис поднял голову и почерневшими от непонимания глазами посмотрел на Вильгельма. Но Почитатель молчал.

– Зачем? Зачем ты это сделал? – прошептал Норрис. Он схватил Вильгельма за руку, сжал ее, но Почитатель никак не отреагировал.

– Я не смог спасти одного человека. Не защитил Планету. Я больше не хочу подвергать опасности команду. Ступайте. Вы мне больше ничего не должны, – ответил Вильгельм и закрыл глаза. Он надеялся уже никогда не проснуться.

Глава пятьдесят первая

Ванрав хотел угнать квадратный и плоский Космолет из гаража Академии еще давно, когда эта каша только начинала набухать, и даже успел до того, как она вытекла. Вильгельм только направился в Альбион, а Варнав уже собирал последние неупакованные документы в чемодан и заправлял корабль. Приехать раньше Эльгендорфа оказалось хорошей идеей: все-таки Норрис знатно отвлек Вильгельма в Италии, смыться оказалось не так сложно, как думал Годрик. Захарри умело отсоединил корабль от средств слежения, так что никто не мог догнать беглецов. Джуди, хоть и нехотя, но закрыла Патрулю возможность отследить корабль. Она Ванраву никогда не нравилась – слишком мягкотелая, чтобы принимать судьбоносные решения. Почитателем она точно стать бы не смогла. Захарри, может, справился бы, будь он поумнее и дальновидным. Но им тогда просто не повезло – их конкурентом оказался Вильгельм Эльгендорф.

Планировалось, что после результата Альбиона они вчетвером улетят куда подальше, где смогут спрятаться от полицейских и переждать оставшееся до вынесения приговора время, но убежать удалось лишь двоим. Джуди и Захарри, которые не пришли на место встречи в назначенное время, уже вполне могли отправиться в тюрьму. Конечно Вильгельм мог отказаться от них, тогда, может, и приговор был не таким