Сульфур забулькал, зашипел и рухнул на пол. Все трое набросились на него; слышался хруст, треск, чавканье, фонтаны крови плескали на разбитый пол, брызгали пятнами на стены.

Вся эта невероятная схватка произошла на протяжении нескольких вздохов.

– Поехали! – Отец слабо потянул Савин за обугленный рукав. – Поехали!

Оцепенело-послушно она развернула кресло; ее туфли шаркали по гладким каменным плитам, оставляя кривые бороздки на засыпанном пеплом и каменной крошкой полу. Тихо всхлипывая, она подкатила его к двери, зацепилась за косяк, с раздраженным возгласом освободила кресло, содрав себе костяшки, и выкатила в приемную залу. За ее спиной прыгали звуки раздираемой, разгрызаемой плоти.

…Савин с трудом закрыла за собой дверь и повисла на дверной ручке. Глаза слезились, ноги подкашивались, она почти ничего не видела сквозь плывущие световые отпечатки на сетчатке глаз, почти ничего не слышала из-за звона в ушах. Споткнувшись, она едва не упала – и кто-то подхватил ее под руку. Мама! Крепко обняла, принялась гладить по голове… Савин прижалась к ней, каждое дыхание вырывалось с тихим стоном.

– Не волнуйся, дети в безопасности.

– В безопасности? – прошептала Савин.

У нее была обожжена рука, рукав платья обгорел. Кожа под ним горела и чесалась. Несмотря на дверь, она по-прежнему могла слышать, как они едят там, в соседнем зале.

– Зури… она…

– Да. Неужели ты думала, что мы случайно выбрали ее тебе в компаньонки?

– Мы должны были тебя защитить, – сказал ее отец, скаля оставшиеся зубы и подкатывая к ней кресло. – Я заключил соглашение с единственными, кто мог это сделать.

Савин переводила ошеломленный взгляд с одного на другую.

– Вы использовали меня как приманку! Меня и моих детей…

– Мы и себя использовали как приманку, – напомнила мать.

– Это было необходимо, Савин, – добавил отец.

– Бог улыбается результатам, как сказал бы мой наставник по писаниям.

Зури закрыла за собой дверь. Платье висело на ней обугленными лохмотьями, из-под которых виднелись покрытые красными пятнами повязки. Прежде Савин никогда не видела, чтобы она хотя бы расстегнула верхнюю пуговицу, и всегда считала это проявлением подобающей ее положению скромности. Однако сжигатели, сами того не зная, случайно наткнулись на верный ответ.

Это был один из тех моментов – как во время Вальбекского восстания, как во время битвы при Стоффенбеке, – когда Савин помимо воли была вынуждена признать, что мир не совсем таков, как она считала все это время. Когда то, что казалось ей надежным основанием, оказалось зыбучими песками, все, в чем она была уверена, – не более чем догадками. Ей очень хотелось вернуть все как было. Выбежать в коридор и продолжать бежать дальше не оглядываясь. Но она не позволила себе поддаться слабости.

– Кто был твоим наставником по писаниям? – севшим голосом спросила она.

– Пророк Кхалюль, – ответила Зури, делая шаг в комнату. – Как ты, без сомнения, уже догадалась.

Ее волосы с одной стороны распустились и черной завесой свисали вдоль окровавленного лица, окровавленного подбородка, окровавленного горла.

– Мне жаль, что не удалось сказать тебе это раньше.

– Тебя хотя бы действительно так зовут? Зури?

– У меня были и другие имена, но сейчас я Зури. И останусь Зури до тех пор, пока буду тебе нужна.

– Ты была моим другом, – прошептала Савин. Кажется, она собиралась заплакать. – Моим единственным другом…

Едва заметная морщинка пересекла гладкий лоб Зури, когда она подошла ближе.

– Я по-прежнему твой друг. А ты мой.

– Но ты… ешь людей!

– А ты мелешь их в муку на своих фабриках, отправляешь их на бойню в своих сражениях, позволяешь им гнить от болезней в своих трущобах.

– Я верила тебе!

Зури, казалось, была чуть ли не уязвлена ее словами.

– И я всегда делала все возможное, чтобы тебя не подвести.

– Из-за какого-то соглашения, которое вы заключили с моим отцом…

– Вначале – да.

Зури в один миг преодолела разделявшие их последние несколько шагов; внезапное холодное дуновение заставило Савин вздрогнуть. Зури уже держала ее за руки – так мягко, но так крепко! Поднятые порывом черные волосы вновь тихо опускались на ее залитое кровью лицо.

– Но вскоре я стала тебя уважать, потом восхищаться тобой, а потом… полюбила тебя.

Она подняла руку и осторожно вытерла слезу со щеки Савин кончиком прохладного большого пальца.

– Я очень стара, – продолжала она. – Я не думала, что еще смогу чему-то научиться. Но от вас мы узнали так много нового! Только представь, что будет, если Юг и Союз, вместо того чтобы противостоять друг другу, будут связаны узами торговли, промышленности, общих интересов! Если вместо того, чтобы без конца глядеть в свое невежественное, полное суеверий прошлое, они начнут стремиться к прогрессу! – Ее черные глаза засияли при этой мысли. – Представь себе Юг и Союз, где людьми правят не прихоти эгоистичных жрецов и чародеев, но благочестивый распорядок, направляемый часами и книгой!

– И что сказал бы на это твой наставник по писаниям? – прошептала Савин.

– Я уже многие годы плевать хотела на его мнение, – отвечала Зури с полуулыбкой, словно любовница, осмелившаяся на сомнительную шутку, чтобы посмотреть, простят ли ее за этот мелкий проступок.

Во имя Судеб, кажется, из-за двери до сих пор слышался тихий хруст костей?

Ее отец, который сжег половину мира, чтобы контролировать вторую половину, положил руку на ее запястье:

– Тебе необходимы наши советы.

Ее мать, которая помогала вынашивать этот грандиозный план, положила руку на ее плечо:

– Тебе необходима наша поддержка.

Зури улыбнулась шире, показывая зубы, еще розовые от крови Сульфура:

– Тебе необходима наша защита.

И они не были неправы. Допустим, мир оказался не вполне таким, каким она его считала, но Савин всегда была деловой женщиной. А деловая женщина обязана быстро адаптироваться к новым обстоятельствам и распознавать выгодные предложения. В конце концов, ей уже приходилось иметь дело с трудными партнерами и оставаться с прибылью.

Она вытряхнула из рукава коробочку и заправила в каждую ноздрю по хорошей понюшке жемчужной пыли. А потом еще по одной. Просто чтобы перестали трястись руки. Потом аккуратно вытерла нос и промокнула уцелевшим рукавом глаза, вздернула подбородок, расправила плечи – и даже сумела изобразить нечто, похожее на улыбку.

– Что ж, – произнесла Савин. – Никто никогда ничего не добивался в одиночку.

Только пройдя по крутой, мощенной булыжником улице, ведущей вверх от гавани, Рикке поняла, насколько ей недоставало Уфриса. Запаха моря и чаячьего гама. Чувства, что знаешь каждый закоулок и каждое лицо. Ее отца – ведь в гулком пространстве замка Скарлинга и в парадных салонах Адуи память о нем несколько затуманилась. Здесь она вновь вернулась к ней с такой остротой, что Рикке захотелось плакать.