Другое политическое следствие войны во Вьетнаме заключалось в том, что она, возможно, целое десятилетие мешала Вашингтону оценить масштаб советско-китайского раскола и не позволила ему, таким образом, выработать подходящую политику. Тем более удивительно, что это упущение было так быстро исправлено с вступлением в должность президента в январе 1969 года заклятого врага коммунизма — Ричарда Никсона. Никсон обладал, как выразился профессор Джон Гэддис, «уникальным сочетанием идеологической твердости и политического прагматизма»{924}, причем это последнее качество особенно ярко проявлялось в его взаимоотношениях с великими державами. Хотя Никсон испытывал неприязнь к местным радикалам и, например, к Чили под управлением Сальвадора Альенде за проводимую им социалистическую политику, он стремился выглядеть свободным от всякой идеологии, когда дело касалось глобальной дипломатии. С его точки зрения, не было особого противоречия между усилением бомбардировок Северного Вьетнама в 1972 году (с целью заставить Ханой пойти на уступки в переговорах с американцами о выводе войск из южной части страны) и поездкой в Китай для примирения с Мао Цзэдуном в том же году. Еще большее значение имело то, что он назначил Генри Киссинджера советником по национальной безопасности (а позже госсекретарем). Подход Киссинджера к международным делам основывался на историзме и релятивизме: он считал, что события взаимосвязаны и на них следует смотреть широко; великие державы, по его мнению, следовало судить по их поступкам, а не по внутренней идеологии; абсолютистское стремление к безопасности он называл утопичным, потому что оно подвергало опасности всех безраздельно, поэтому надеяться можно было только на достижение относительной безопасности, основанной на разумном балансе сил в мире и зрелом признании того факта, что мировая арена никогда не будет вполне гармоничной, а также на готовности идти на компромисс. Подобно тем государственным деятелям, о которых он писал (Меттерних, Каслри, Бисмарк), Киссинджер чувствовал, что «чтобы достичь мудрости, в том числе в международных делах, главное — знать, когда остановиться»{925}. Его афоризмы заставляли вспомнить Палмерстона («У нас нет постоянных врагов») и Бисмарка («Вражда Китая и Советского Союза лучше всего служила нашим целям, когда мы поддерживали более тесные отношения с каждой из этих сторон, чем они — друг с другом»){926} и были очень нехарактерны для американской дипломатии после Кеннана. Однако Киссинджер имел гораздо больше возможностей влиять на политику, чем Кеннан, тоже высоко чтивший европейских политиков XIX века{927}.

И наконец, Киссинджер видел границы американского могущества — не только в том смысле, что США не могут себе позволить вести длительную войну в джунглях Юго-Восточной Азии и при этом заботиться о других, более важных собственных интересах, но и осознавая, как и Никсон, что мировой баланс изменяется и новые силы подрывают прежде безусловное доминирование двух сверхдержав. Эти две сверхдержавы пока еще далеко опережали всех прочих в военной мощи, но в других отношениях мир становился многополярным: «С точки зрения экономики, — отмечал он в 1973 году, — существует по меньшей мере пять крупных групп. С политической же точки зрения возникло гораздо больше центров влияния…» В своих выступлениях, которые перекликались с идеями Кеннана (при этом уточняя их), он выделял пять важных регионов: США, СССР, Китай, Японию и Западную Европу — и, в отличие от многих в Вашингтоне и (возможно) всех в Москве, приветствовал эту перемену. Взаимодействие крупных держав, уравновешивающих друг друга и не позволяющих какой-либо одной из них сильно доминировать, обещало привести к «более безопасному и лучшему миру», чем биполярная ситуация, в которой «выгода одной стороны представляется однозначной потерей для другой»{928}. Уверенный в своей способности отстаивать интересы США в этом плюралистическом мире, Киссинджер призывал к фундаментальному пересмотру американской дипломатии.

Дипломатическая революция, вызванная неуклонным сближением Китая и США после 1971 года, оказала сильнейшее воздействие на «глобальное соотношение сил». Хотя Япония была удивлена действиями Вашингтона, она убедилась, что по крайней мере теперь она получает возможность наладить нормальные отношения с КНР, что дополнительно подстегнуло ее активную торговлю в Азии. Казалось, что холодная война в Азии закончилась — хотя, возможно, правильнее сказать, что она стала более многогранной: Пакистан, ранее служивший дипломатическим каналом для секретных сообщений между Вашингтоном и Пекином, в 1971 году получил поддержку обеих этих стран в его противостоянии с Индией; Москва же вполне предсказуемо помогала Дели. В Европе тоже изменился баланс сил. Кремль, встревоженный враждебностью Китая и неприятно удивленный дипломатией Киссинджера, счел разумным заключить соглашение ОСВ и приветствовать другие попытки улучшения отношений по другую сторону железного занавеса. Кроме того, он занял выжидательную позицию, когда после жесткой конфронтации с США во время арабо-израильской войны 1973 года Киссинджер использовал свою «челночную дипломатию», чтобы примирить Египет и Израиль, фактически лишив Россию сколько-нибудь значимой роли.

Трудно сказать, как долго Киссинджер мог бы продолжать свои манипуляции в духе Бисмарка, если бы Уотергейтский скандал не выдворил Никсона из Белого дома в августе 1974 года, заставив многих американцев еще сильнее усомниться в своем правительстве. Госсекретарь оставался на посту в течение президентского срока Форда, но уже без прежней свободы маневра. Конгресс то и дело урезал военный бюджет. Помощь Южному Вьетнаму, Камбодже и Лаосу была прекращена в феврале 1975 года, то есть за несколько месяцев до падения режимов в этих странах. Закон о полномочиях в условиях военного времени значительно ограничил возможности президента в том, что касалось отправки американских войск за рубеж. Конгресс проголосовал против борьбы с советско-кубинскими интервентами в Анголе путем отправки средств ЦРУ и вооружений тамошним прозападным группировкам. Правые республиканцы теряли терпение в связи с этим спадом американского влияния за границей и обвиняли Киссинджера в предательстве национальных интересов (Панамский канал) и старых друзей (Тайвань), так что земля начала гореть под ногами госсекретаря еще до того, как избиратели проголосовали против Форда на выборах 1976 года.

По мере того как США в 1970-е годы решали тяжелые социальные и экономические проблемы, а разные политические группы пытались примириться с ослаблением международного положения страны, их внешняя политика, пожалуй, неизбежно становилась более ошибочной, чем в былые безмятежные времена. В последующие несколько лет происходили удивительно резкие колебания политического маятника. Картер, заимствовавший у Глэдстона и Уилсона самые достойные убеждения о необходимости создания «более справедливого» мирового порядка, беззаботно окунулся в международную систему, где прочие игроки (особенно в «горячих точках» земного шара) вовсе не собирались руководствоваться иудеохристианскими принципами. Из-за недовольства «третьего мира» экономической пропастью между богатыми и бедными странами, которая стала только шире в результате энергетического кризиса 1973 года, его стремление к сотрудничеству Севера и Юга было одновременно расчетливым и великодушным, то же самое можно было сказать об условиях продленного соглашения о Панамском канале и о его нежелании отождествлять любое реформистское движение в Латинской Америке с марксизмом. Кроме того, Картеру справедливо ставят в заслугу «посредничество» в заключении Кэмп-Дэвидских соглашений между Египтом и Израилем (1978), хотя ему не следовало удивляться критической реакции других арабских стран, которая, в свою очередь, дала России возможность укрепить собственные связи с более радикальными режимами на Ближнем Востоке. Однако несмотря на все благие намерения, правительство Картера не смогло преодолеть сложность мира, все менее охотно прислушивающегося к советам США, а также собственную политическую непоследовательность (часто вызываемую ссорами внутри администрации){929}. Авторитарные правые режимы по всему миру подвергались критике и давлению за нарушение прав человека. Но Вашингтон продолжал поддерживать президента Мобуту в Заире, короля Хассана в Марокко и иранского шаха (по крайней мере, до исламской революции 1979 года, приведшей к дипломатическому кризису с захватом американских заложников и неудачной попыткой их спасения){930}. В других частях земного шара, от Никарагуа до Анголы, администрация с трудом находила достойные ее поддержки либерально-демократические силы, но и не решалась выступать против революционеров марксистского толка. Картер также надеялся не допустить увеличения оборонного бюджета и был сбит с толку тем, что разрядка в отношениях с СССР не только не приостановила рост военных расходов со стороны русских, но и не прекратила их действий в странах «третьего мира». Когда в конце 1979 года советские войска вошли в Афганистан, Вашингтон, к тому моменту уже активно наращивавший свои вооружения, отказался ратифицировать договор ОСВ–2, отменил поставки зерна в СССР и начал проводить (особенно знаменитыми визитами Збигнева Бжезинского в Китай и Афганистан) политику «равновесия сил», которую президент осуждал всего четырьмя годами ранее{931}.