В переводе на русские деньги в казне Удино находилось 2,4 млн. бумажных рублей. В.И. Левенштерн в своих воспоминаниях настаивает на том, что, согласно российскому военному обычаю, казна принадлежала лично ему, так как он захватил ее со шпагой в руках. Доставить ее в целости и сохранности в расположение русских частей было довольно проблематично. Судя по мемуарам Левенштерна, уйти от французов было проще, чем отбиться от «союзников», желавших поживиться его добычей. Непосредственная угроза исходила от его собственных казаков. Российский военный обычай, возможно, и делал (а возможно, и нет) Левенштерна законным обладателем этой добычи, однако казачьи обычаи были более демократичными. Казаки были потомками профессиональных грабителей, которые традиционно делили награбленное добро поровну, выделяя дополнительную часть своему командиру. Никто не удосужился приспособить эту традицию к условиям службы российскому императору. Во избежание недоразумений Левенштерн выдал каждому казаку по 100 серебряных франков и пообещал выдать еще столько же, когда они доставят добычу в Берлин. Следующим удачным шагом Левенштерна было то, что он сумел перехитрить и уйти от преследования находившегося поблизости казачьего диверсионного отряда под началом полковника В.А. Пренделя, который счел себя обязанным помочь Левенштерну уберечь его добычу от французов.

Возвратившись затем в Берлин, В.И. Левенштерн столкнулся с самым опасным противником в лице свирепого военного губернатора города генерала А.В. Лестока. В то время, когда Пруссия отчаянно нуждалась в деньгах, Лесток не видел оснований закрывать глаза на то, что у него под носом процветало пиратство, к тому же свободное от налогов. Поэтому между Левенштерном и Лестоком началась своеобразная игра в прятки на территории Берлина, в ходе которой губернатор пытался обнаружить телеги Левенштерна вместе с их содержимым. Когда же ему удалось их найти, Левенштерн уже успел спрятать свою добычу в безопасном месте. Левенштерн потратил некоторую сумму денег, чтобы нейтрализовать возможные угрозы для добытых им сокровищ. В своих мемуарах он писал, что на каждом углу ему встречались старые знакомые, и что он «был искренне рад быть полезным для своих друзей». В числе старинных друзей оказался князь С.Г. Волконский, а также дежурный генерал Ф.Ф. Винцингероде. Он вспоминал, что количество иностранной монеты, добытое В.И. Левенштерном, было столь велико, что курс прусского талера упал во всем Берлине. Из мемуаров Левенштерна следует, что в прусской столице у владельцев лучших борделей и торговцев шампанским дела пошли на подъем[724].

Тем временем Наполеон готовил свой первый из двух штурмов Берлина, поручив его непосредственную организацию Удино. Одержимость Наполеона идеей взятия Берлина была на руку коалиции. Если бы французский император просто закрыл глаза на армию Бернадота, он мог передвинуть крупные силы своей армии куда-нибудь еще. Скорее всего Бернадот не пошел бы в решительное наступление. Вместо этого он бы начал осаду Виттенберга, поскольку твердо решил удерживать укрепленную переправу через Эльбу до того, как переправиться через реку и подвергнуть себя неожиданному контрудару со стороны своего бывшего хозяина. Наполеон не только приказал сначала Удино, а затем и Нею идти на Берлин, но также выделил им слишком мало солдат, причем плохо обученных, для выполнения порученного им задания. Он поступил так отчасти потому, что презирал прусскую пехоту и не принимал в расчет ее потенциальные возможности на поле боя.

Удино неумело провел свое наступление и 23 августа потерпел поражение при Гросс-Беерене от корпуса Бюлова. 27 августа, в тот самый день, когда союзники начали отступление от Дрездена, мощная дивизия под командованием генерала Жирара, шедшая от Виттенберга на подмогу Удино, была разгромлена при Хагельберге. Русские не принимали участия в сражении при Гросс-Беерене, за одним важным исключением в виде российских батарей, постоянно находившихся при корпусе Ф.В. Бюлова для восполнения нехватки артиллерии у прусских войск. Корпус Ф.Ф. Винцингероде стоял на правом краю линии коалиции, прикрывая путь на Берлин, тогда как Удино попытался прорваться по левому краю. Сражение кончилось еще до того, как русские успели вмешаться. Французский военачальник наступал таким образом, что его колонны находились на значительном удалении одна от другой и были не в состоянии оказать друг другу поддержку. Поэтому двух прусских корпусов Бюлова и Тауэнцина было более чем достаточно для того, чтобы справиться с Удино без помощи русских. При Хагельберге, однако, А.И. Чернышев привел противника в замешательство, неожиданно атаковав его — посреди сражения — с тыла его казачьими отрядами, и тем самым внес весомый вклад в победу[725].

Во второй раз французов на Берлин повел маршал Ней. Он был разбит в сражении при Деневице 6 сентября. Французы снова вели наступление по левому краю позиций союзников, где находились прусские войска под началом Бюлова и Тауэнцина. На этот раз, как и при Гросс-Беерене, корпус Винцингероде располагался на правом краю позиции союзников, и лишь часть его кавалерии и артиллерии приняла участие в сражении. Но даже они вступили в бой лишь под конец сражения. В этом не было вины русских. Выбор позиции и все передвижения происходили в соответствии с приказами Бернадота. Однако действия крон-принца с самого начала подверглись суровой критике, в первую очередь, разумеется, со стороны историков, следующих в русле прусско-немецкой национально-освободительной мысли. С другой стороны, у Бернадота также имеется большое число сторонников, включая, возможно, историка, написавшего лучшие работы об этой кампании: речь идет о полковнике и военном историке прусского генерального штаба Рудольфе фон Фридрихе[726].

Противники Бернадота утверждают, что он шел на выручку пруссакам слишком медленно, оставил им всю грязную работу, а затем приписал успех лично себе, а также шведским и русским войскам. Сторонники Бернадота, напротив, заявляют, что у него не было иного выбора, кроме как построить свои войска широким фронтом, чтобы прикрыть все возможные пути наступления на Берлин, и что как только он обнаружил, что Ней движется в сторону Бюлова, то поспешил на выручку пруссакам настолько быстро, насколько было возможно. Сторонники Бернадота подчеркивают важный вклад в победу русской кавалерии и артиллерии на заключительном этапе сражения. Они также утверждают, что, даже если бы Бюлов тогда был вынужден отойти, к тому времени измотанный противник в случае наступления просто-напросто оказался бы в тисках между русскими и шведскими войсками.

Никто не отрицает, что прусские войска очень храбро дрались в течение нескольких часов. Сам Бюлов направлял действия своих солдат, делая это умело, спокойно и правильно подгадывая нужный момент. Полки ландвера проявили себя гораздо лучше, чем подразделения ополчения в составе корпуса Клейста в сражении под Кульмом за неделю до этого. Также бесспорным является тот факт, что если храбрость и стойкость пруссаков в значительной мере обеспечили победу в сражении при Денневице, то французские военачальники сами в немалой степени поспособствовали своему поражению. Хотя по идее пруссаки должны были оказаться в сильном меньшинстве, на деле Ней так и не сумел ввести в бой все три корпуса, бывшие под его командованием. Нечто подобное уже случалось ранее. Сам Ней находился в северной части поля боя. Он был полностью поглощен тем, что происходило вокруг него, и утратил общий контроль над ситуацией, призвав к себе на подмогу весь корпус Удино и тем самым обрекая на поражение саксонский корпус Рейнье, находившийся в южной части поля боя. Удино, глубоко оскорбленный тем, что его отстранили от общего командования, был рад посодействовать поражению своего преемника, слепо подчинившись глупым приказам. Бюлов воспользовался тем, что Удино отошел на север, и начал контрнаступление против саксонцев Рейнье. Вскоре после этого русская кавалерия и конная артиллерия ударили по открытому левому флангу Рейнье, превратив его поражение в беспорядочное бегство. И.П. Липранди писал, что ведение сосредоточенного артиллерийского огня по дрогнувшим саксонцам стало эпизодом, в котором российская артиллерия действовала самым профессиональным на его памяти образом за весь период войны[727].