я больше упорства, то Милана была бы со мной, в Сиэтле. Как я мог изначально её отпустить в Мадрид? Ведь тогда бы мы не разлучались вовсе, и не было бы никаких препятствий к тому, чтобы в настоящие минуты быть вместе. Не было бы и этого Даниэля.

До чего же глупо изо дня в день тешить себя мыслями о ней? Навязчивые представления, как всё могло бы быть иначе, вьются вокруг шеи и душат меня. Ты хочешь сбежать, ты хочешь уйти с головою в омут спокойствия. А потом понимаешь, только бы не оставаться одному в пустой комнате наедине со своими мыслями. Но как бы я не скрывался, как бы я не пытался… Надо положить этому конец! Надо изменить свои мысли, разорвать надежды и покончить с идиотской привычкой думать о прошлом. Я решительно брошу это. Обещаю самому себе! Нет ничего мучительнее таковых любовных терзаний! Я должен сфокусироваться только на том, как сделаться равнодушным и не показать завтра ожесточённую внутреннюю борьбу с чувствами. Как же давно я не услаждался блаженством душевного покоя!

В следующую минуту мне приходит сообщение — да так громко, словно звон колоколов.

Милана Фьючерс за долгое время выложила новое видео-стихотворение.

«Не читать! — приказываю я себе. — Не смотреть! Нужно положить этому конец, изгнать из сознания всё, что может хоть косвенно указывать на любовную занозу».

Но в такие мгновения мозг работает со скоростью света, память нагромождает воспоминание на воспоминание. Не отогнать счастливые видения прошлого! Оглушаешь себя сном, а затем, раскрываешь глаза, а мысли всё те же, не испарились. Обостренными чувствами я был наделен, когда как-то прочёл её стихотворную прозу «Полубезумец с пылкою страстью…», что позволил выйти из себя.

А если в ее новом произведении заложен ответ на все мои вопросы: «Скучает ли? Жалеет ли о своём решении? Всё ещё любит ли?»

Мысли не желают угомониться. Палец, как на автомате, нажимает на все всплывающие поочерёдно картинки, убирает рекламу и доходит до нужной публикации. Моментально я нажимаю на кнопку включения, механически закрываю глаза и раскрываюсь, чтобы впустить этот нежный голос и через секунду под ударами сердца даю волю зрению, перепроверяя слова стиха, которые, как мне кажется, всего лишь послышались мне.

* * *

Вы ко мне нисколько не остыли

И тщетно прячете влюбленный лик.

Я знаю, вы ничего не позабыли,

Как на заре любви вы отдалились мне вмиг.

И пусть вы полузакрыли очи,

Как только я взглянул на вас.

А сладость запретных наслаждений в часы ночи,

Пылкими вздохами отзывалась в нас.

Вкушая ваше частое дыхание,

Слыша манящий призыв груди,

Вы пускали хмельное обаяние,

И под этой пыткой я не мог от вас уйти.

Той ночью звезды для нас светили,

Затапливая рассудок опьянением,

О как горячо мы друг друга любили,

В огне заката, сгорая от упоения.

В ваших расплавленных золотом глазах

Я ощущал всю силу любви,

А жаркие поцелуи отзывались на небесах

И зажигались на небе огни.

С последним вздохом увядших цветов,

Испепелив мою душу дотла,

Вы посмели бросить любовь,

Когда прошлая рана чуть зажила.

Мы простились в последний раз

В предрассветном небе ангелы рыдали.

Я удерживал вашу руку, с трудом держась,

Но вы, исчезнув, ни слова не сказали.

Вы ко мне настолько жестоки

Вам нисколько меня не жаль,

С дрожью в пальцах я пишу вам эти строки,

Когда на дворе лето, а в душе — февраль.

Отбираю отдельные фразы: «Вы нисколько ко мне не остыли», «О как горячо мы друг друга любили», «Той ночью звезды для нас светили», «В предрассветном небе ангелы рыдали», «Вы настолько ко мне жестоки», жгущие мою грудь. Глупое безрассудное сердце так и кричит: «Она написала от мужского лица. Она написала обо мне, про меня… про мои чувства. Она осознаёт всю тяжесть моих страданий, она вернётся…»

Я до того люблю ее, что проживаю день ото дня с ней, даже когда ее нет рядом.

Надоело! Как же надоело становиться на вершину и глядеть то в одну сторону, ожидая её, то в другую, желая покончить с однотипными терзающими мыслями и свернуть на твёрдую землю. Со стуком кулака я отбрасываю от себя всё, что может быть связано с ней, и чуть ли не бросаю телефон, который удерживается на краю стола.

Измученный терпением, я запутался в клубке событий. Невыносимо нам будет завтра: делать вид, что мы так отстранены друг от друга! И под никакими внешними реквизитами не скроешься! Я уже притворялся когда-то дурацким мексиканцем, но хватит с меня клоунских забав!

Это будет самый счастливый день и одновременно самый несчастный. Брат нашёл свою любовь, а я её потерял. В моей душе действительно февраль — холодный, дождливый, ветреный. Моя любовь, длинною в жизнь, не привела нас обоих к нужной одной тропинке.

— Человеку опасно бесконечно думать в полном уединении, — голос Ника врывается в мою голову. Он входит наутро на кухню.

— Доброе утро, — я мгновенно поднимаюсь, придаю живость своему телу, эмоциональности лицу, но он, приложив руку на мое плечо и проскользнув ею до локтя, усаживает меня на место. — Мы сейчас будем завтракать, я что-нибудь сготов…

— Джексон, тебе совсем не нужно притворяться. — Он садится напротив и берёт мои руки через стол. — Мы не говорили со вчерашнего вечера. Подсказывает мне сердце, что Брендоном наполнен твой разум. Обеспокоен, что мы не перебрались в гостиницу и остались здесь? Хоть мы все и сошлись на том, что непременно после свадьбы Питера ты поговоришь с ним и его дочерью, ты, естественно, испытываешь страх. Но Тайлер же сказал, что поговорит с Эндрю и заранее предупредит о строжайшей системе охраны гостей. Беспокоиться, что он будет там, не стоит. Мой мелкий друг по несчастью, — я чуть улыбаюсь, — после свадьбы нам обоим следует разобраться — мне в своём здоровье и сходить к врачу, а тебе куда серьезнее разобраться с опасным противником… Или с отцом вдвоём явиться к нему на работу, уж с ним он не тронет тебя, да и мне спокойнее будет. А Милане я попытаюсь обо всём сам сказать, завтра… Она тебя поймёт… — Не знаю, к чему он это повторяет, будто меня после того, как они вчера вернулись с Тайлером и не было. Может, и для своего же успокоения? А Милане пусть расскажет. Я доверяю ему. «Пусть обо всем узнает. Вдруг, она изменит свое решение?»

— Мистер Ник, всё вы так говорите, но