А они переживают, пусть и находятся вдали от нас. А потом настают минуты, в сознании что-то круто меняется, когда ты понимаешь, что когда-нибудь родных ты не увидишь, не услышишь… И я тогда понял, всё понял. Не только совершил я ошибку с ложью, но и редко звонил и редко ездил в родное гнездо. — И в довершении он умещает всё самое важное в десяток слов, преподавая мудрые наставления: — Всю жизнь мы ошибаемся и всю жизнь учимся на своих ошибках. Никогда не знаешь, как правильно поступить. Джексон, я же не просто так толкаю тебе об этом… Вчера ваш с отцом разговор… Мягко говоря, как же… как же сказать… Да, ты говорил так, как есть, но… обращение в такой форме с отцом…

— Но вы же сами рассказывали… — незамедлительно вставляю я.

— Рассказывал. Джексон, но указывать на его ошибки и гневить его во всём — нельзя. Прости ему всё. Все мы ошибаемся. А он — твой отец. Ты же не хочешь снова потерять с ним контакт?

Я машу в стороны головой, одновременно не понимая, как Ник имеет такую силу, позволившую ему прощать, прощать даже то, что, кажется, невозможно простить.

— Однажды мне уже довелось испытать на себе злобу, обиды, которые не дают жить, и я призвал себя к тому, чтобы перестать иметь требования к другому, не давать личных оценок, а принимать человека таким, каким он есть на самом деле…

— Вы сильный человек… Любимое дело помогло вам изменить себя?

— Кардинально изменить.

— Вы скажете, что вы пишите?

— Не думаю, что… — Он поднимает глаза кверху. — А в самом деле, чего я не могу сказать… — Он взвешивает как бы слова.

Мне приходит сообщение, и я отвлекаюсь от нашей беседы.

— Ответь, если нужно.

— Да.

Сообщение от Питера. «Привет, брат. Мы приехали. Я заселился в гостинице, в Ареньс-де-Мар. Сейчас встречаю гостей, столько дел перед важным днем, что не смогу выполнить свое обещание о нашей встрече. Есть возможность подъехать пораньше завтра? Скоро Ритчелл к вам с Миланой заедет».

— Это Питер. Предлагает завтра раньше подъехать и помочь ему, — говорю без вопросов от Ника и отвечаю Питеру одним словом: «ОК».

— А я подъеду с Тайлером, — мыслит Ник.

Я глубоко вздыхаю, неотступные мысли о Милане сжигают сердце. Что предпринять?

— Как рвётся к ней моё сердце… Ничего не могу с собой поделать, — обращаюсь к нему с откровенностью.

— Она вернётся, вот увидишь. Ты — тот, кто забрал девичью честь, ты — тот, кто стал её первым мужчиной, ты — тот, кто показал ей, как можно любить и любить на расстоянии… она не забыла эти ощущения и не забудет, потому что я видел собственными глазами, как она смотрела на тебя, танцуя… Просто так не смотрят на человека. — Мои щеки розовеют. Умудрённый жизненным опытом вселяет в меня уверенность и воодушевляет.

Если человек и может забыть какие-то мысли, незначительные моменты ушедших событий, но в галерее воспоминаний никогда не умирает память чувств…

— Спасибо вам за всё, спасибо… Мне и без того неловко, что занимаю ваше время своими страдальческими рассуждениями и делюсь тем, чем не делюсь ни с кем. — Я благодарен, я так благодарен ему. — Вы возмещаете мне то, что у меня было отнято — вера в меня со стороны отца, матери…

— Так же, как и ты, мне, Джексон. А сейчас пора работать. Мне нужно завершить важную вещь, и если я справлюсь… — Он замолкает на полуслове. — Напомни мне утром о том, что я тебе должен передать кое-что, по рукам?

— По рукам.

— И… — Он поджимает губы. — Не попросишь Ритчелл до начала свадьбы отдать Милане ту белую коробку, которую я оставил у входа? И… и… анонимно.

— Безоговорочно. А что в ней?

Он улыбается. Судя по банту, оплетающим коробок, он хочет сделать подарок дочери.

Я не расспрашиваю его и не снижаю его душевный покой вопросами, и сам ухожу за работу, повторяя тексты песен.

Отвлекшись мыслью об отце, я мысленно сравниваю его с Брендоном и Ником. Брендон — суров, хладнокровен, но с дочерью он меняется и становится мягким, ласковым. Для него никто, порой даже супруга, не представляет такой важности, как больная дочь. Держит гнев на всех, но как только заговаривает с дочерью, то словно другой человек. Ник же с виду безразличен к дочери, не показывает чувств, но любит ее больше всего на свете. Сентиментальный, рассудительный, стремящийся к честности в отличие от того же Брендона. А мой отец… видимо, он проявляет — если у него она есть, конечно, — любовь через заботу о карьере. Никогда он не говорил прямо о чувствах отца к сыну, только формальное общение. Особенность его натуры не допускает таких сантиментов.

Звонит Ритчелл, узнавая, где я нахожусь. Я сообщаю, чтобы она заехала к нам для срочного дела — передачи посылки от тайного санты.

Я выхожу к двери, с радостью встречая её. Отвечая взаимностью, она заходит, и мы перебрасываемся несколькими фразами о делах каждого.

На дворе — 16–30. Брендон не дал о себе новостей.

Ник храпит, лёжа лицом вверх, ушёл спать раньше, чтобы долгожданное событие наступило скорее. С поражением можно смотреть, как он ждет, ждет всем телом и душой. Подготовился, что скажет дочери. Настоящий отец! Я поступаю также и ложусь на кровать, которую он не занял, мучаясь все в том же кресле. Засыпая, как только лишь соприкасается моё тело к подушке, во мне происходит полное растворение сознания. Но уже через час я просыпаюсь от сонливого бреда.

Глава 57

Милана

— Милана, любовь моя, ну что-то ты совсем расклеилась! Что не скажешь, что не спросишь у тебя, ты грустно-прегрустно отвечаешь. Никак не пойму, что с тобой! Завтра такой день… Не перестану повторять, как тебе идет новая стрижка! Модель моя! — начинает Даниэль разговор после обеда, у меня в комнате. Я лежу спиной к нему, вонзаясь взглядом на висящий на стене ковер. И ничего не хочу. И думать не хочу. Чем больше я терзаюсь вопросами, тем тяжелее избавиться от тягостного ощущения. Голова пухнет! — А какая погода ласковая! Ты только взгляни! Нет! Ну нельзя дремать в такую погоду. Что я могу сделать для тебя? Может, как вчера вечером, погуляем? Я попрошу деда, он спустит меня на первый этаж, а там уж я сам. Ты говорила, что дело не во мне, тогда в чем? Скажи, любимая? Скажи…

Поменялись мы местами. От его недавнего опустошения не осталось и