И ниже — боже, знакомое имя, Альрих Аппель! Получается, Аппель нынче пишет для патриотичных листовок?

«Пока нечего рассказывать, говорит скромный Т., выполним поставленные боевые задачи — и поговорим. Он воевал за Родину на прошлой войне. Был сапером, занимался разминированием. Причин у меня много, говорит он, на фронт должны в первую очередь идти опытные люди. У меня боевой опыт. У меня дедушка и отец воевали. Они говорили, что главное — отважно биться за Родину. Они говорили, что когда забывают прошлую войну, начинается новая. Память — главный враг войны. Наши враги забыли о той войне. Они забыли, сколько полегло на прошлой войне, им захотелось новой крови. Мы восстали, вернули себе национальное достоинство. Они ненавидят это в нас. Они желают видеть нас своими рабами. Мы свободные — это причина начать войну против нас. Я боюсь за своих детей, моей дочери 9 лет, сыну — 16 лет. Если мы не отстоим достоинство Империи, то что будет с их будущим? Жена и дети меня поддержали. Близкие всегда в моем сердце. А мы защитим тех, кого любим — так, наверное, думает каждый отец. С ним согласен приехавший из Минги Д. Он служил в политической полиции и является членом "Единой Империи". Теперь попросился на фронт — сражаться за будущее страны. Я патриот, просто говорит он, пришло и мое время послужить Родине. А Родина — это мои родители и дети. Вот за них я и собираюсь драться. У Д. четверо сыновей, старшему исполнилось 12 лет. Дети очень гордятся отцом. Он защитит нас от врагов, говорит старший, хорошо, что война сейчас не на нашей территории, отец и его сослуживцы не допустят, чтобы война пришла к нам в дом».

Говорят ли так дети? Интересно, знает ли Аппель, встречал ли он хоть одного ребенка?

Она оглянулась — на главной лестнице шумел г-н Пружанский. С чемоданом, в пальто и уже в шляпе, и с тростью он спускался и стучал по стенам и изогнутым перилам.

— Что, вы не слышали, что у нас случилось? — закричал он кому-то на все нижние этажи. — Наше правительство переехало в Л.! Все, этой ночью оно уехало! Враг уже подходит! Нам нужно срочно эвакуироваться!

— Вы уезжаете? Уезжаете? — громко спрашивали его. — Но куда?

— Вы не слышали, вы что?.. «Новая линия обороны будет организована на противоположном берегу реки». Нужно уезжать… не знаю, доеду ли я до моей племянницы или нет… Скажите всем, что нужно немедленно бежать. Столица вот-вот будет захвачена!

В растерянности и неосознаваемом страхе она присела в кресло. Затем встала. Снова села. В окно принесло пепел и пыль — она закашлялась. Радио! Что говорят на радио? Как Пружанский узнал о бегстве правительства в Л.?

О нет, о нет, о нет, нет, нет, нет…

На частоте остались стуки и отвратительное скрипение. В уже осознанном ужасе она уселась на грязный пол и повторяла:

— Нет, нет, нет, нет…

Нет, нет, нет, нет. Собраться, встать, пойти и спросить, как обстоят дела. Она пошарила в карманах и отыскала таблетку от зубной боли — осталось семь таблеток, хватит, если экономить и терпеть боль по три-четыре часа в день, на пять дней. Быть может, связаться с коллегами Мити, что остались, они-то наверняка знают о правительстве и боевых действиях. Она прислушалась: кажется ли, что артиллерия бьет ближе?

— Нет, нет, нет… — Катя укусила руку, справляясь с сильной дрожью.

Дом ее к этому времени успел прийти в движение: хлопали входные двери, выволакивали из квартир чемоданы и саквояжи, волокли их по лестнице вниз — лифтом боялись пользоваться, — но брали минимум, чтобы точно перебраться на другой берег. Она, не суетливая, явно не претендующая на спасительное место, вызывала недоумение у местных. Они не поняли, почему она не собирается. Она не отвечала на подозрительные взгляды. Спокойствие ее, убийственное, внушало почти потусторонний страх.

Она вышла и прогулочным шагом двинулась в сторону закрытого Радио. На шее у нее висел фотоаппарат. Она шагала, упрямо смотря перед собой, убрав руки в карманы жакета, а слева, и справа, и впереди, и позади алогично метались, толкались, давили друг друга, как в стаде без пастуха. Хаос войны был отвратительно предсказуем. Дрались, пинались, кусались, пробираясь к межгородскому транспорту. Какая-то женщина обвинила другую, что та украла у нее билеты на поезд. Поблизости крушили витрины и, угрожая хозяевам, вытаскивали провизию, а затем отбивались от случайных свидетелей. Полицейские спрятались. Она шла, безупречно огибая склочные кучки. На третьей улице возникла человеческая пробка, и ей пришлось свернуть на другую и крикнуть: «Такси!». Злобный и грязный человек пустил ее в не менее грязную и дурно пахнущую машину.

— На Радио, срочно!

Пешком до пункта назначения она бы добралась минут за десять, но это в обычный день. В такси же она ехала почти час. В машине она была в безопасности, но таксистам не давали проехать, а тот, что вез Катю, проклинал правительство и заграничных «помощников» за абсолютное бессилие и проваленный фронт. С Кати он потребовал за весь час, что она провела у него.

— Платят не за время, а за расстояние, — отрезала она.

— Дамочка, вы считаете, я вас бесплатно должен возить? Мы ехали час!

— Это не мои проблемы. Нужно было лучше сигналить.

Прежняя Катя, безусловно, ни за что бы так не сказала, она бы заплатила, сколько просили. У нынешней же не оставалось денег; она выгребла из кармашка сумки монеты и положила их на заднее сидение.

— Ну знаете… — выругался таксист.

Ей решительно было наплевать. Она вышла.

На главной двери Радио висела вывеска: «Закрыто до выяснения обстоятельств!». Слева работали окошки, что отпускали работникам трехмесячное жалование. На постучавшую в стекло Катю кассир взглянул с неудовольствием и выпалил:

— Вы стояли в очереди?

— В какой очереди? Нет тут никакой очереди!

— Фамилия у вас какая? Кем работаете?

— Да не работаю я тут! Вы по-русски понимаете? Мой муж работает…

— Фамилия?

— Колокольников. Вот же баклан!.. О, Ледницкий, это вы! — Близ нее возник коллега Мити. — Что слышно? Что — войска?.. Да, очень жаль, что вы не можете работать… это бы подняло боевой дух… Вы не считаете странным, что громкоговорители… словно уснули… Налетов нет, и артиллерия… смолкла. Как это странно…

— Это на вашего мужа, — сказал кассир, протягивая небольшую пачку денег. — Не стойте! Дальше говорите!

Сфотографировав окошки и запертую дверь, она пошла обратно. Теперь она поминутно открывала объектив и искала, что бы ей