вещи, то и будет по справедливости самое приятное и прекрасное жилище. А картины и разные украшения гораздо более отнимают удовольствий, чем доставляют.

– Для храмов и жертвенников, – говорил Сократ, – самое подходящее место то, которое видно отовсюду, но где мало ходят, – потому что приятно, увидав храм, помолиться, приятно подойти к нему, находясь в чистоте»[132].

Отношение Ксенофонта к предсказаниям

Мы уже привлекали внимание читателей к крайним суевериям, бытовавшим в классической Античности, к общераспространенной вере в предсказания. Рискуя повториться, мы должны вернуться к ним, так как мы не получим взвешенного взгляда на духовную жизнь Греции, если оставим без внимания одну ее сторону, столь же важную для древних греков, сколь неприятную для нас.

Греки (а после них римляне) верили, что можно интерпретировать значение прошлых и будущих событий, наблюдая многочисленные природные явления. В «Анабасисе» встречается много примеров веры Ксенофонта в предсказания и необходимости в беде истолковывать знаки не только ради себя самого, но и ради своих солдат. Подобные взгляды – не исключение, но нормальное явление в античной литературе.

В «Воспоминаниях о Сократе» Ксенофонт стремится доказать, что обвинения, выдвинутые против его учителя Сократа, необоснованы, а вынесенный ему приговор несправедлив. В особенности он хотел доказать, что Сократ всегда был человеком верующим и набожным, разделял верования своего народа и исполнял принятые обряды. Самыми популярными были обряды, связанные с предсказаниями, традиционными истолкованиями священных знаков. Поэтому Ксенофонт приводит примеры прочной веры Сократа в предсказания: «Жертвы он приносил часто как дома, так и на общих государственных алтарях: это все видали; к гаданиям прибегал: это тоже ни для кого не было тайной. По всему городу шли толки о рассказах Сократа, что божественный голос дает ему указания: это-то, мне кажется, и послужило главным основанием для обвинения его в том, что он вводит новые божества. На самом же деле он так же мало вводит нового, как и все прочие люди, признающие искусство узнавать будущее, которые делают это по птицам, голосам, приметам и жертвам: они предполагают, что не птицы и не встречные люди знают, что полезно для гадающих, но что боги через них указывают это; и Сократ думал так же. Но по большей части люди выражаются так, что птицы и встречные их отклоняют от чего-нибудь или побуждают; а Сократ как думал, так и говорил: божественный голос, говорил он, дает указания. Многим друзьям своим он заранее советовал то-то делать, того-то не делать, ссылаясь на указания божественного голоса»[133].

Лучшее объяснение важности божественных знаков дано Камбизом своему сыну Киру Великому. Долг каждого человека, и особенно царя, повиноваться божественному указанию, но как он его узнает? Камбиз предупреждает сына, чтобы тот не отдавался на милость гадателям и мог сам истолковывать знаки. Но как проверить толкование? Поразительно, что умные греки не задавались таким вопросом или, по крайней мере, не давали на него исчерпывающего ответа. Принимая как данность то, что божественная воля может заключаться в любом событии, как мы откроем эту волю и как можем быть уверены, что верно ее поняли? Как можно повиноваться приказу, смысл которого неясен?

Однако следует помнить, что умные люди не отдавались на милость гадателей, которые могли быть не только глупцами, но и нечестными людьми; умные люди истолковывали знаки по-своему. Главное предупреждение касалось серьезности и фатальности. Необходимо было принять как можно более мудрое решение, и потому знаки следовало истолковывать в каждом отдельном случае. Так в целом и происходило. Знаки служили символами божественной имманентности и общего руководства; ориентироваться же в каждом случае человеку помогала совесть. Хороший пример рационального осмысления знаков приводит Гомер в «Илиаде»: «Знаменье лучшее всех – за отечество храбро сражаться!»[134] Это помнил каждый образованный грек.

Юмор Ксенофонта

Ксенофонт, как Платон и как их учитель Сократ, любил комическое в простом смысле слова. Хороший пример вложен в уста Сократа в «Воспоминаниях о Сократе». Чтобы высмеять глупость и заносчивость кандидатов на государственную должность, которые не обладают необходимыми качествами, он предлагает кандидатам обратиться к избирателям следующим образом: «Ни у кого никогда ничему не учился я, афиняне, и, хотя слыхал, что есть хорошие ораторы и государственные деятели, я не искал встречи с ними; я не старался также, чтобы какой-нибудь знаток своего дела стал моим учителем; нет, как раз наоборот: я всегда не только избегал учиться чему-нибудь у кого-нибудь, но даже боялся, как бы не подумали этого. Тем не менее что мне само собою придет в голову, то я посоветую вам». Такое предисловие годилось бы и для кандидата на должность государственного врача, было бы полезно ему начать речь такими словами: «Ни у кого никогда, афиняне, не учился я медицине и не искал случая, чтобы какой-нибудь врач стал моим учителем; я всегда не только остерегался научиться чему-нибудь у врачей, но даже боялся, как бы не подумали, что я изучал эту науку. Тем не менее дайте мне должность врача: рискну-ка я на вас поучиться» [135].

Второй пример, кстати, доказывает, что должность государственного врача в те дни уже существовала, и это весьма примечательно, потому что позже такую должность упразднили. Она вернулась сравнительно поздно, в XIII в.

Влияние Ксенофонта

Влияние Ксенофонта было очень велико, отчасти благодаря его дидактическим намерениям, отчасти благодаря интересным историям, которые он замечательно рассказывал, отчасти благодаря его гуманизму и чистоте его стиля. Он был добродушен, а его проза настолько легка и приятна, что его прозвали «Аттической пчелой». Квинтилиан нашел хорошее выражение, определявшее стиль Ксенофонта: jucunditas inaffectata («непосредственная жизнерадостность»). Благодаря этому качеству Ксенофонт для многих поколений стал мастером слова. У такого влияния имелся и серьезный недостаток. Многие студенты, не получившие достаточной подготовки, так страдали, продираясь сквозь описания «Анабасиса», что их воспоминания об этой книге крайне болезненны. Впрочем, их суждения об «Анабасисе» и о Ксенофонте не имеют значения. Все классики равным образом превращались в орудия пытки, что многое говорит о плохих студентах и плохих преподавателях, но больше ни о чем.

Влияние Ксенофонта было значительным уже во времена Античности. Утверждалось, что его книги об Азии, главным образом «Анабасис», доказывали сравнительную легкость ведения дел с азиатами и подпитывали стремление македонских царей завоевать Азию. Можно не сомневаться, что эти книги изучал молодой Александр. С другой стороны, описание идеальной азиатской монархии, данное Ксенофонтом, стало очаровательным прообразом царств эпохи эллинизма. По книгам Ксенофонта римские патриции изучали охоту, ведение домашнего хозяйства, этику и искусство государственного управления. На большинство своих вопросов в сочинениях Ксенофонта они находили ясные ответы, изложенные простым и доступным языком.