Голос Мэтью звучал хрипло и слабо, однако в нем безошибочно ощущался приказ.

Джек послушался.

– Бенжамен мертв, – сказал Мэтью.

– Знаю.

Джек отвернулся. Он стоял, беспокойно переминаясь с ноги на ногу.

– Бенжамен больше никогда не будет издеваться над тобой.

– Достаточно того, что он издевался над тобой. И собирался то же сделать с мамой.

Джек посмотрел на меня, и его глаза наполнились тьмой.

Опасаясь, что приступ бешенства крови завладеет им, я шагнула к Джеку. Потом заставила себя остановиться. Мэтью дома. Пусть разбирается сам.

– Джек, смотри на меня.

От напряжения кожа Мэтью сделалась серой. После приезда Джека он произнес больше слов, чем за всю неделю. Слова истощали его силы. Внимание Джека вернулось к главе клана.

– Передай Ребекку Диане. Потом снова подойдешь ко мне.

Джек исполнил и этот приказ. Мы с тревогой следили за происходящим, опасаясь, что Мэтью или Джек могут потерять самообладание.

Получив Бекку, я поцеловала дочь и стала говорить, какая она хорошая девочка, что позволила забрать себя от отца и не заплакала.

Бекка нахмурилась, показывая, что сделала это не по своей воле.

Вернувшись к стулу Мэтью, Джек хотел забрать у него и Филиппа.

– Пусть останется. – Глаза Мэтью тоже пугающе темнели. – Джек, отвези Изабо домой. И остальные тоже пусть уедут.

– Но Matthieu… – попыталась возразить Изабо.

Фернандо что-то шепнул ей на ухо, и она нехотя согласилась.

– Поехали, Джек. По дороге я расскажу тебе, как однажды Болдуин попытался выгнать меня из Иерусалима. Погибших хватало. – Произнеся это слабо завуалированное предостережение, Изабо выпроводила Джека из комнаты.

– Благодарю, Maman.

Мэтью по-прежнему держал сына на руках, и я видела, как они дрожат от напряжения.

– Если понадоблюсь, звони, – шепнул мне Маркус и направился к двери.

Когда мы остались вчетвером, я забрала у Мэтью Филиппа, уложив близнецов в колыбель возле очага, затем попыталась поднять мужа со стула.

– Я слишком тяжел, – устало произнес Мэтью. – Оставь меня здесь.

– Здесь ты не останешься. – Изучив ситуацию, я придумала решение: наспех соорудила левитационное заклинание. – Отойди подальше. Я намерена заняться магией, – сказала я, вспомнив надписи на футболках Мириам.

Мэтью ответил слабым смехом. Точнее, это была лишь попытка засмеяться.

– Не надо. Могу спать на полу.

Чувствовалось, он очень устал.

– Кровать лучше, – возразила я, и мы поплыли над полом к лифту.

Потянулись дни нашей первой недели в Ле-Ревенане. Мэтью разрешил Изабо приезжать и кормить его. Он частично восстановил силу и подвижность. Ходить он все еще не мог, но мог стоять, правда с чьей-нибудь помощью. Восстановление рук шло сложнее, и они по-прежнему висели как плети.

– Ты так быстро выздоравливаешь, – бодрым голосом говорила я, словно окружающий мир виделся мне в розовом свете.

Но в моем разуме царила густая тьма. Там все кричало от гнева, страха собственной беспомощности. Я видела, с каким трудом мужчина, которого я люблю, продирается сквозь тени прошлого, атаковавшего его в Хелме.

– Мне нужна часть моих книг, – с обманчивой непринужденностью заявил Мэтью и без запинки перечислил названия. – Хэмиш знает, где их взять.

После Хелма наш друг ненадолго съездил в Лондон, затем вернулся во Францию. С тех пор Хэмиш обосновался в Сет-Туре, в комнатах Мэтью. Днем он оберегал мировую экономику от разрушительных действий близорукой политической бюрократии, а по вечерам опустошал винный погреб Болдуина.

Хэмиш привез заказанные книги. Мэтью предложил ему выпить по фужеру шампанского. Хэмиш правильно расценил эту попытку возвращения к нормальному образу жизни. Она была поворотным пунктом в выздоровлении Мэтью.

– А почему бы нет? Надо же передохнуть от нескончаемого кларета.

Взгляд, украдкой брошенный на меня, показывал, что я могу оставить их вдвоем.

Три часа спустя я заглянула к ним. Мужчины играли в шахматы. Я ощутила слабость в коленях, увидев Мэтью, играющего белыми. Он обдумывал ходы. Поскольку сам он двигать фигуры не мог – как я убедилась, руки были слишком сложным анатомическим механизмом, – их двигал Хэмиш.

– Е-четыре, – сказал Мэтью.

– Центральная вариация. Очень смело с твоей стороны. – Хэмиш подвинул одну из белых пешек.

– Ты же согласился на ферзевый гамбит, – спокойно заметил ему Мэтью. – Чего же ты ждал?

– Не такой перемены в манере игры. Когда-то ты упорно отказывался ставить королеву под удар. Сейчас ты это делаешь в каждой партии. Это явный перекос в стратегии, – хмуро сказал Хэмиш.

– В прошлый раз королева действовала замечательно, – шепнула я Мэтью на ухо, и он улыбнулся.

Когда Хэмиш уехал, Мэтью попросил меня почитать ему вслух. Для нас это стало ритуалом. Мы садились перед огнем. За окнами падал снег, а в руках у меня была одна из любимых книг Мэтью: Абеляр, Марло, Дарвин, Торо, Шелли, Рильке. Часто губы Мэтью двигались. Он вслед за мной повторял слова, доказывая мне и самому себе – последнее было куда важнее, – что его разум сохраняет прежнюю цельность и остроту.

– «Я – дочь стихий воды и тверди, / Любимое дитя небес», – читала я, держа в руках потертый экземпляр «Освобожденного Прометея» Шелли, куда, помимо поэмы, входили и стихи.

– «Свободно прохожу сквозь океан и лес, – прошептал Мэтью. – Меняюсь вечно, но не знаю смерти»[67].

После визита Хэмиша число обитателей Ле-Ревенана постепенно стало увеличиваться. Мэтью пригласил Джека вместе с виолончелью. Джек часами играл Бетховена. Музыка положительно действовала не только на моего мужа. Ребекка всегда затихала и погружалась в сон.

Мэтью набирал силы, хотя до настоящего выздоровления было еще далеко. Спал он урывками. Я пристраивалась рядом, надеясь, что малыши не проснутся. Я помогала Мэтью мыться и одеваться. Он принимал мою помощь, хотя в такие моменты откровенно ненавидел и себя за слабость, и меня за то, что я это вижу. Порой мне становилось невыносимо смотреть на его усилия. Тогда я сосредоточивалась на какой-нибудь зарубцевавшейся ране. Я знала: как и тени Хелма, эти шрамы никогда не исчезнут бесследно.