обрывок веревки и – самое главное – старая рваная рубашка господина. Резким толчком Клара запихивает добычу в свой угол, к которому можно приблизиться только с риском для жизни. Подлизываясь, выказывая восхищение, госпожа Фиала спрашивает о происхождении этих сокровищ. Старая дева резко оборачивается:

– Я это украла?! Что? Я воровка?! Ты называешь меня воровкой, когда я получаю подарки!

Ее губы кривятся, нос и глаза краснеют и увлажняются, она всхлипывает, сопит, шмыгает носом, плачет и причитает: среди злых людей она живет, долго она этого не выдержит. Кров и ночлег найдет в другом месте. Она не воровка, но воры – повсюду. Ей приходится жить с расточителями, что тайком варят кофе, пекут ромовые бабы, от нее прячут, а угощают еврея. Эти транжиры не имеют никакого представления о жизни. Ничему они не научились за эти годы. Глупые люди, глупые моты, не знают, что вещи дорожают. Когда она приносит домой подарки, злые люди над ней смеются. За то, что она бережлива и знает цены…

Госпожа Фиала, понимая, что ничего уже не поделаешь, молча крадется из кухни в кабинет.

Клара, оставшись в одиночестве, кидается к тайникам, ищет спрятанные сладости. С первой же попытки находит. Берет с тарелки три булочки, одну оставляет. Но украденное не съедает, а кладет в одну из консервных банок, которые во множестве валяются в ее углу. Там эти булочки сгниют, как сгнили многие другие. Чтобы никто не посмел бросить на нее косой взгляд, она решает установить на сегодня более жесткую диктатуру, чем обычно. Для этого она поднимает крик: взломали ее чемодан! Услышав эти пронзительные вопли, госпожа Фиала пытается успокоить стенающую сестру, но не может ее убедить. Чемодан осквернен чужими дерзкими руками! Даже слепой увидит это по веревкам, которыми перевязан чемодан.

Между тем господин Фиала сидит в темной комнате. Без света. Свет горит только во время еды и когда ложатся спать. Зачем ему свет? Розовое облако счастья еще парит вокруг его головы. Оно так нежно его окутывает, что он не слышит привычную брань Клары. Кто избежал опасности для жизни, кто преодолел тяжелое препятствие, тот ощутит нечто подобное. Благодаря документу в кармане он чувствует себя воистину спасенным. Ему не угрожает «жестокое будущее», не подстерегает за каждыми воротами коварный случай. Лайнцский трамвай может спокойно следовать по своему пути. Увидев водителя и проводника, Фиала уже не испугается до смерти. После стольких ужасных лет его прижимает к креслу у столика для шитья приятная тяжесть безопасности.

Люди! Если подумать, даже смерть приносит им выгоду! Эта мысль изумляет Фиалу, он восхищается человеческим прогрессом, испытывает к нему глубокое уважение. Францль не будет спать на улице. Францля не запрут в лечебнице Штайнхоф. Это же главное! Остается ли еще чего-нибудь желать? Ничего! И все-таки!.. Мелочь, пустяк, но приятно. Снимок на стене потерял свою гнетущую силу. Не надо уже восторгаться своей былой пышностью, разглядывать двух жалких надворных советников, между которыми выделяется его величественная фигура. Зато теперь он отчетливо видит того, кто когда-то лишил его должности, своего единственного врага, воплощение мирового зла, его, персонал-директора и обер-официала господина Пеха! Если б господин Пех убедился воочию, что порядочный человек, претерпев несправедливость, пережив в шестьдесят лет войну и голод, может все-таки достойно завершить свой жизненный путь! Конечно, господин обер-официал давно уже обитатель Лайнца. И более важные люди, надворные советники и майоры, бледные и робкие, зимой без пальто побираются на улицах. Господину Фиале хотелось бы, прогуливаясь с Марией и Францлем по саду богадельни, очень медленно пройти мимо притулившегося на скамеечке господина Пеха и показать на него своим: «Посмотрите-ка, полюбуйтесь!»

Но эту приятную фантазию, сладкую грезу прерывает скандал, устроенный в коридоре. Клара разыгрывает свой последний козырь. Злая ведьма визгливо обвиняет соседей в том, что они ее грабят. Как часто бывает в старых домах, несколько жильцов вынуждены пользоваться общим отхожим местом, которое находится за квартирами, в конце коридора. Клара утверждает, что как раз в этом помещении устроила тайник, где прятала украденные теперь коробки. Во всем доме не найти уголка, защищенного от воров, потому она и выбрала это место. Жильцы кричат и громко смеются над жалобами Клары. Призывающий к порядку бас мягко осведомляется, какие драгоценности находились в хранимых столь странным способом и украденных ныне коробках.

Клара вопит:

– Довоенные веревки!

Тут вся свара разрешается диким весельем. Госпожа Фиала пробирается в комнату к супругу. Сама она покорно терпит от Клары любую несправедливость, но, если ссора выносится в коридор, на люди, ей становится стыдно за сестру, она хочет спрятаться. Теперь она боится, что и муж будет сердиться из-за свояченицы. Госпожа Фиала готова даже согласиться с ним, не спорить, оставить за ним последнее слово. Но что это с Карлом? Он не возмущается, он ее утешает. Пренебрежительно махнув рукой, он говорит:

– Оставь ее в покое!

Он поднимается с торжественным видом, он стоит твердо, как юноша, как строгий швейцар в Финанц-ландес-прокуратуре прежних лет. В темноте он развертывает документ, будто хочет прочитать вслух. Потом берет старуху за руку, и к застывшей в изумленном молчании женщине сходят из его уст слова – пусть и не его слова, слова Шлезингера. Карл все объясняет жене. Тайну и чудо страхования. Они оба навечно спасены. После его смерти Мария получит целое состояние, капитал в двести, пятьсот, тысячу процентов с небольшого вклада – из денег, вырученных за продажу старой квартиры и лишней мебели.

Эти именины – настоящий праздник. Предчувствуя это, Мария и разостлала тонкую красную скатерть. Но теперь она плачет. Она плачет и при менее важных событиях, но слезы радости редки.

– Муженек! – всхлипывает она.

Но вскоре Мария задает неизбежный вопрос:

– А когда… будут выплачены… деньги?

Хорошо, что в комнате темно. Но Фиала находит любопытство жены вполне естественным. Он объявляет:

– Если смерть наступит после того, как исполнится шестьдесят пять лет… – И как завещатель, уверенно и властно приказывает: – Ты слышишь? Францль останется здесь, Францль не уйдет из дома.

Францль убежал от теткиных воплей. Он стоит в воротах дома и тупо смотрит на улицу и город, обветшавший и измученный долгими страданиями, плохо освещенный, отдавшийся ночной сырости. Зло и пронзительно звенят трамваи. Вагоны, едущие в центр Вены, пусты; возвращающиеся оттуда – плотно набиты людьми. Францль устал. Он весь день бегал по биржам труда и посредническим конторам. Он знает, что не найдет работу, что выстаивание в очередях бессмысленно. Но таким образом он убивает время – долгое, злое. На стрелке, где рельсы сворачивают