Ловля карасей

У многих жителей поймы кроме домашних лодок, на которых они ходили в основном по Мологе и Шексне, были сделаны судёнышки-долблёнки — их использовали для езды по озёрам и болотам. Те долблёнки по-местному назывались осиновками, потому что делались из обрезков толстой сырой осины длиной в 10–12 аршин. Из неё выдалбливалось челнокообразное корыто с толщиной стенок по всему объёму не больше дюйма. Потом корыто изнутри распиралось пятью деревянными дугами — тыгунами, которые крепились завивкой ивового прута. На песчаных откосах Мологи и Шексны, по берегам многих озёр ивовый прут рос целыми плантациями, был крепок и гибок, как кожаный ремень. Когда полностью обработанное ивовое судёнышко высыхало, то становилось лёгким — два взрослых человека могли свободно взять его на плечи и унести куда угодно далеко. Плыть на осиновке можно было хоть по реке, хоть по любому озеру. Управлялась она одним кормовым веслом. Прелесть было ездить на осиновке! Да и было за чем — рыбы всюду множество, особенно золотистых и линевых карасей. Экземпляры пойменских карасей нередко достигали трёх фунтов[531], а иногда и того больше.

Карась — рыба непривередливая. Он может спокойно жить в таких условиях, где другая порода скоро погибнет. Неплохо он чувствует себя в тёплой и даже в затхлой воде летом. И так же хорошо — в холодной зимней воде, придавленной почти до земли толстым слоем льда. Зимой караси, зарывшись в грязное дно, находятся в спячке, как медведи; активности в движениях не проявляют. Зато летом, особенно во время икромёта, караси подвижны и энергичны.

Большое карасёвое оживление наблюдалось в озёрах поймы в самую середину лета — в это время карась нерестится. Тогда вся природа благоухала. В чистой воде, изрядно прогретой солнцем, плавало несметное множество насекомых. Бывало, едешь в начале июля по озеру на осиновке-долблёнке, глянешь в воду — на шесть-семь аршин всю живность в ней разглядишь. Между стеблей осоки и водяного лопушника медленно карабкаются в воде болотные тараканы разной величины; как змеи, то и дело подскакивая, снуют в разные стороны, толкая друг друга, армады клопиков и букашек; на дне корневища травы-подводницы, как паутиные тенета, опутывают багряные стебли хвоща. По тихой глади озёрной воды, яко посуху, бегают длинноногие пауки. Зелёные лягушки пронзительно орут во всю глотку. А по берегам озёр и болотин вперемежку с изумрудно-зелёной травой окаймляющим венцом тянется кудлатый кустарник. Над ним — берёзы с осинами и дубняком, как будто решили выйти да поглядеть, что делается на озёрах, а увидев, остановились у самых берегов словно вкопанные.

Мой дедушка по матери — Фёдор Илларионович Лобанов, по прозвищу «Ерошкина мать» (такое у деда было ругательство), любил ловить карасей в Подъягодном озере, что находилось невдалеке от Ножевского хутора, где мы жили. Ловил он их крылатыми кужами и одровицами.

Карасёвых снастей дедушка выставлял на озере по десятку и более штук за один раз. Рыболовные снасти днём сушились на полянке возле озера. Под вечер дед приходил к озеру, веничком смахивал с них грязь, клал кужи и одровицы в осиновку-долблёнку и ехал на озеро расставлять их по своим облюбованным местам.

Бывало, едешь вместе с дедом по озеру на осиновке и на что только не налюбуешься! Совсем рядом от нас из рослой осоки стремительно вспорхнут кряковые утки и, пролетев немного, усядутся в хвощевину. Верткие трясогузки, часто кивая хвостами-шильями, заснуют в прибрежных кустарниках тростника. Болотные кулички-маломерки с криками «кив-кив» перелетали от кочки к кочке. Шелестела о днище и борта судёнышка лапчатая трава-подводница. От мягких ударов весла булькала вода позади осиновки. Опустишь руки в озёрную воду, и она, как пушистой мякотью бархата, нежно щекочет ладони и пальцы. Впереди по ходу судёнышка из-под широких листьев водяного лопушника то и дело появлялись вьюнки воды. Это с поверхности в глубину ныряли караси, вспугнутые нашим движением по озеру.

Во время нереста караси большими косяками выходили из глубины озёр на мелкие места греться, обтирая свои золотистые бока о стебли подводной травы. Нанежась на теплыни солнца, они прятались в тень — под листья водяных лопухов.

Подъехав к кусту хвощевины, дедушка останавливал судёнышко, брал в руки кужу-крылену и ставил её в воду на три колышка — один на хвосте кужи и два по концам её крыльев. В прозрачной воде было хорошо видно, как кужа становилась на дно. Округлая, как бочка, с горловиной для захода рыбы внутри и с раздвинутыми по сторонам двумя крыльями кужа виднелась в воде треугольной кисеёй нитяных ячеек. Придавленная кужиными кольцами водяная растительность испускала со дня пузыри, и они, как бисерные горошины, вереницами шли к поверхности. На другом подходящем месте дедушка ставил следующую кужу. И так дальше — пока не расставит все крылатые ловушки. Потом дед возвращался к берегу и брал там одровицы. Их он норовил ставить в местах, где было помельче и где были кочки, обросшие травой. Расставив все карасёвые снасти и вдоволь налюбовавшись прелестями озера, мы с дедом подъезжали к берегу, оставляли осиновку незапертой и шли домой.

Когда мне было десять-двенадцать лет, я любил вставать вместе с дедом на самом рассвете. Старался быстрее его собраться, а потом выходил из избы поглядеть на яркую зарю востока. Солнце пряталось ещё где-то далеко за краем земли, а короткая летняя ночь уже отступала. Приход нового дня сулил утешения всякой жизни.

От полевой дороги за хутором узкая тропинка-глобка уводила нас с дедом к небольшому заливчику, где в густой траве таился челнок. Усевшись поудобнее на носу юркого судёнышка, я смотрел на деда и завидовал ему: как ловко он орудовал веслом на корме! Цепко держа его в сухощавых руках, стараясь меньше горбить спину, дедушка взмахивал веслом впереди себя, проводил его возле борта осиновки и, натужно загребая воду лопаткой весла, чуть посапывал горбоватым носом. Проведёт дедушка весло-правилко по борту долблёнки, а чуть сзади её кормы повернёт лопатку под другой угол — так и зажурчат за кормой валки воды. Судёнышко по глади озера шло легко и плавно, чуть раскачивая