в догадках, пуская изо рта на мороз парок, и вдруг снова услышишь из-под самых лыж: фнр-рр-р, фнр-рр-р, — и целая стая белых куропаток взлетит, словно сговорившись, перед самым твоим носом и почти сразу сядет невдалеке. Или вдруг, приземлившись на снег, все птицы разом, как по чьему-то сигналу, быстро исчезнут под снегом.

Сядет белая куропатка в одном месте на снег, занырит в него и за несколько минут, торясь под снежным покрывалом, быстрее, чем крот, землеройных дел мастер, окажется в другом месте.

В конце февраля и в начале марта, когда на поверхности снега образовывался наст, некоторые жители поймы ловили белых куропаток силками. Мясо куропаток — нежное, вкусное, не уступает куриному. По величине эти птицы меньше взрослой курицы, но с доброго цыплёнка.

В последнюю неделю марта, когда днём снег начинал таять и оседать, а ночные морозы настойчиво превращали его в ледяную корку, белым куропаткам приходилось трудно. Такие условия не соответствовали их образу жизни, и они покидали пойму — улетали на север, в тундровую зону. Там их ждала привычная стихия — глубокий и рыхлый снег…

Вместе с белыми куропатками в пойме обитало много серых куропаток. Они жили обособленно, всегда держались только своими стаями, не допуская в них чужаков. Серые куропатки не умели ходить под снегом так ловко, как это делали их северные сородичи. Зимой серые куропатки тоже часто зарывались под снег, но лишь для того, чтобы добраться до стеблей сухого травяного покрова и там найти себе корм. Эти птицы не перелетали из края в край, жили в нашей пойме круглогодично.

Заячьи пляски

В янских и весьегонских лесах поемного Молого-Шекснинского междуречья водились по большей части крупные звери. В лесных дебрях жили медведи, волки, лоси… Но и мелкого зверья: горностаев, хорей, лисиц, зайцев, даже выдр и куниц, тоже было немало. Особенно — зайцев. О них расскажу особо.

Казалось бы, ежегодные весенние паводки, захлёстывающие большое пространство земли и так неблагоприятные для обитания зайцев, должны были пагубно отражаться на жизни этих косых. Ничуть не бывало. Они не гибли в водяной стихии, а наоборот: усиленно и успешно плодились даже в это, казалось бы, суровое для них время. Расскажу такой достоверный факт.

Охотиться на зайцев я не любил. Но однажды отец мне пожаловался: «Я сегодня утром был у капустника, так там зайцы всю озимь уплясали. Сходи-ка вечером туда с ружьём, покарауль». Отец, конечно, имел в виду, что я тех зайцев должен не только подкараулить и пугнуть ружьём, но и подбить хотя бы одного-двух.

Здесь я немного отвлекусь и скажу ещё вот о чём. Жители поймы в редкий год отваживались сеять рожь осенью, так как знали: посеянная под зиму, она весной от разлива может вымокнуть и пропасть. Но в иные годы по особым приметам старожилов тамошние жители всё же засевали рожью небольшие участки полей на буграх. Год, о котором речь, как раз был таким. Междуреченцы посеяли рожь. Конечно, рисковали. Но в глубине души надеялись на неплохой урожай. Если в весеннюю пору озимое поле миновала большая вода, рожь на пойменских землях росла хорошая. Выросла она и в тот раз. Когда я по совету отца впервые пошёл на зайцев с ружьём, колхозная рожь была посеяна на небольшом бугристом поле возле самого хуторского капустника.

Стояла глухая осень. Выпал первый снег. По реке несло тонкие льдинки. Хуторская ребятня толпилась у берега Мологи и кричала: «По реке сало несёт!» Задевая о берега, по течению плыли припорошенные снегом льдины, громоздясь друг на друга, они издавали особый шум: как будто кто-то шипел в огромном речном логове. Эти небольшие ледяные торосы действительно походили на сало.

Заканчивался день, начинало темнеть. Надев поверх за-всегдашнего своего пиджачка отцовский овчинный тулуп с окладистым воротником и обув просторные валенки, я взял ружьё, несколько зарядов к нему и пошёл к капустнику караулить зайцев. Капустник располагался недалеко от хутора, на тынных задах, был огорожен толстыми жердями-слегами, врезанными в столбы — для того, чтобы в него не могла пробраться скотина. Капуста была уж вся убрана, из земли торчали одни кочерыжки.

Осенний вечер приходит быстро. Когда я пришёл в капустник и устроился в одном из его углов, стало совсем темно. С двух сторон вплотную к огороду подступало поле озими. Промеж его ржаных стеблей белизной посвечивал снежок, подальше от меня вершинки стеблей молодой ржи сливались в сплошную тёмно-зелёную полосу, которая упиралась в лес.

Было тихо. Лишь со стороны Мологи глухо доносилось шипение плывущей по ней ледяной каши. В прореху темноватой тучи глянула луна и, чуть поласкав желтоватым светом небольшую плешину земли, опять скрылась за краем ночного облака. Осенний морозец холодил лицо. При дыхании с губ срывался заметный парок. Но было тепло — одежда даже томила тело.

В народе говорят: «Ждать да догонять — последнее дело», нет ничего хуже на свете. Сколько времени сидел я тогда в углу капустника, дожидаясь увидеть, как «пляшут» зайцы на озими, не знаю, должно быть, долго. Привалясь к жердям огорода, я уже начал клевать носом, полудрёма охватила меня. И вдруг вижу: невдалеке от меня на тёмном поле что-то светловатое зашевелилось. Я приободрился. Как раз в это время луна щедро озарила всё вокруг. Я не сразу и поверил глазам своим. Напротив, неподалёку, левее и правее меня, шевелились светловатые пятна. Они то скрывались в стеблях ржи, то высовывались из них, вставая столбиком.

Я затаил дыхание: зайцы! Но сколько? Не счесть.

Осторожно поворотясь, я сел поудобнее и облокотился на жердь огорода, забыв зачем я здесь оказался.

Вот пара зайцев, забавно приподнимая кверху задки, подскакала совсем близко и, уткнув морды в стебли ржаной озими, поводя рогульками ушей, стала чавкать. Левее — ещё пара зайцев, чуть дальше — троица, за ними — ещё двое. Всюду наблюдалось движение светлых комочков.

Ради любопытства я начал считать зайцев, сбивался со счёта и начинал