j’ai vu a Moscou, 23, 40; London, Elle a dix ans, la Russie rouge! 18; Eaton, Pionniers ou déments? 48; Daye, Moscou dans le souffle d’ Asie, 96, и др.]

4//7

Учреждение… называлось «Геркулес» и помещалось в бывшей гостинице. — Соавторы любят выдумывать имена учреждений, похожие одновременно на советские сокращения и на разные слова, «далековатые» от бюрократической сферы: ср. Умслопогас (ДС 30), КЛООП (одноименный рассказ).

В «Геркулесе» выделяется «лес», его специальность — ср. многочисленные тогдашние учреждения Кареллес, Северолес, более ранний Хлеболес (1918), Экспортлес, Центролес и т. п. По наблюдению О. Ронена (устному), «Геркулес» созвучен также с сокращенными названиями совместных германско-русских акционерных обществ, начинавшимися с «Деру-» (Deutsch-Russisch: популярная в 20-е гг. авиакомпания «Дерулюфт», транспортное агентство «Дерутра», нефтяное «Дерунафт» и т. д.) или включавшими слог «гер» (например, «Русгерторг»). Заметим, что в «Геркулесе» работают немцы, вроде Г.-М. Заузе, который называет его «концерн «Геркулес»» [ЗТ 18].

Комический оттенок названию учреждения могла придавать также ассоциация с крупой «Геркулес», рекламируемой в тогдашней прессе. «Овсяные хлопья «Геркулес»» были популярны и много позже (автор хорошо помнит их вид и вкус). Иными словами, «Геркулес» лежит на пересечении ряда актуальных для того времени ассоциаций.

Создавая свой эпос о черноморском «Геркулесе», Ильф и Петров могли воспользоваться некоторыми фактами из недавней истории коммунального хозяйства Одессы и Москвы.

В 1921 г. Ильф семь месяцев работал счетоводом в мощной организации «Опродкомгуб», занимавшейся снабжением Красной армии и изголодавшегося после Гражданской войны населения города. Она располагалась «в гостинице «Большая Московская» на Дерибасовской… Дореволюционный путеводитель по Одессе описывает ее 75 «роскошно и комфортабельно обставленных номеров», с электричеством, подъемной машиной, отоплением и проч. Интерьер бывшей гостиницы был отлично известен Ильфу: финсчетный отдел трудился в бывшем гостиничном ресторане, где на расписных стенах «с ужасающими улыбками кувыркались менады, наяды и дриады», а в заземленной «подъемной машине» помещалось бюро справок» [цитируем описание А. Ильф из $е кн.: ПО, 32; там же фотография одесской гостиницы]. Проработав в бывшей гостинице 7 месяцев, Ильф перешел в другое учреждение — на этот раз по литературному ведомству [там же, 29].

Интересное совпадение состоит в том, что гостиница под названием «Большая Московская» имелась и в Москве. В ней сняла номера и обосновалась организация «Карел лес», имевшая, кстати, и одинаковый профиль с будущим учреждением в ЗТ: заготовку леса. Предприимчивые сотрудники «Кареллеса» развернули там бурные махинации в общесоюзном масштабе, кладя сотни тысяч рублей в свой собственный карман. Гостиничные номера служили им местом «роскошной жизни», которую покрывал подкупленный аферистами консультант Наркомфина. В конечном счете, коррумпированные кареллесовцы были разоблачены и отданы под суд. Обо всем этом подробно рассказывает Михаил Кольцов в фельетоне «В Большой Московской гостинице» [1927; см.: Кольцов, Избр. произведения, т. 1].

Как видим, в черноморской истории ЗТ отчасти отражены и московские факты: гостиничное прошлое учреждения, его лесной профиль. Но совпадает не все: скрыт факт совпадения имен гостиниц (в романе бывшая гостиница называется «Каир» [см. ЗТ//11]), неполное использование гостиничного здания (жулики из «Кареллеса» занимают не все здание, а лишь ряд комнат в действующей гостинице). Несмотря на путаницу в судьбе зданий и названий гостиниц, законно видеть в геркулесовских проделках аллюзию на дела, творившиеся в Москве, в «Большой Московской гостинице», чье название получило скандальную известность. Соавторам свойственно камуфлировать щекотливые события переносом из центра на периферию (ср., например, упоминание о сносе триумфальной арки в Старгороде как намек на снос Красных ворот в Москве, ДС 3//3).

4//8

…Швейцаром в фуражке с золотым зигзагом на околыше… — Серебряные и золотые галуны неизменно упоминаются в литературе как знак униформы швейцара. Ср.: «…швейцар технической конторы в фуражке с золотым галуном» [Аверченко, Черным по белому, 27]; «…разукрашенные галунами швейцары» в гостиницах и ресторанах [Н. Колесников, Святая Русь, 210]; галун, треуголка и медная булава как лейтмотивы министерского швейцара в «Петербурге» А. Белого и мн. др. Старик-швейцар в «Геркулесе», вне сомнения, служил еще в дореволюционной гостинице. Иностранный наблюдатель отмечает «воскресение многих элементов прошлого» в нэповской России, в том числе и золотые галуны, заново пришитые к мундирам швейцаров [Béraud, Ce que j’ai vu a Moscou, 41–42]. На рисунке Б. Ефимова изображен толстый длиннобородый швейцар в униформе, в фуражке с золотой ломаной линией вокруг околыша [подпись: — Мама, это царь? См 1928].

4//9

В Черноморске собирались строить крематорий… идея огненного погребения старикам очень понравилась… И вообще разговоры о смерти… стали котироваться в Черноморске наравне с анекдотами из еврейской и кавказской жизни и вызывали всеобщий интерес. — Диалог со швейцаром о «нашем советском колумбарии» перенесен в роман из рассказов о городе Колоколамске [Чу 09.1929]. — Кремация была в 1927–1930 новшеством и вызывала большой интерес общественности и прессы. «Огненное погребение» (название переводной книги Г. Бартеля, М., 1928) воспринималось как элемент рационализированной, машинно-конвейерной цивилизации Запада. В рассказе В. Инбер «Шведские гардины» (1928) изображен Берлин 20-х гг. с такими атрибутами, как неоновые рекламы, громкоговорители, стеклянно-стальные кафе, сверхсовременная мебель, которую изготовляет герой рассказа — рабочий, и крематорий, где заканчивается его земной путь. В стихах В. Ходасевича об умершем парижском рабочем: Сегодня в лед, а завтра в огонь — кремация также вписана в зловещую картину «европейской ночи».

В СССР первый крематорий был построен в 1927 на территории Донского монастыря и считался одной из туристических достопримечательностей новой Москвы: «Крематорий я видел, планетарий видел…»[Б. Левин, Хочу в провинцию, Ог 30.05.30]. Подробное описание работы московского крематория дано в очерке того же М. Кольцова «В гостях у смерти» [в его кн.: Конец, конец скуке мира]. В советском контексте кремация переосмысляется, перестает быть одним из символов бездушной, отчужденной от человека цивилизации; напротив, в ней видят удобный и гигиеничный вид массового обслуживания, стоящий в том же ряду, что ясли, фабрики-кухни и дома культуры. Именно в этом оптимистическом смысле следует понимать готовность геркулесовского швейцара отправиться «в наш советский колумбарий» (эскиз этого диалога со швейцаром см. в ИЗК, 193). Сожжению трупов придавалась и идеологическая значимость как rite de passage нового типа, призванному вытеснить церковную обрядность. В одном из тогдашних романов ставятся в один ряд строительство крематориев и разрушение храмов [Иринин, Теория беззащитности, 22]. «Крематорий — это зияющая брешь в стене народного невежества и суеверий, на которых спекулировали попы… Крематорий — это конец мощам нетленным и прочим чудесам. Крематорий — это гигиена и упрощение захоронения, это отвоевывание земли от мертвых для живых» [Д. Маллори, Огненные похороны, Ог 11.12.27]. В крематориях видели также элемент нового урбанизма, социальной унификации и рационального переустройства города. Фантазии о будущей Москве включали,