Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Возвращавшиеся в свой лагерь римские солдаты с радостью узнавали, что консул жив, хотя еще не пришел в себя от полученной раны в голову, а восставших охватили скорбь и уныние, так как им стало известно, что их царь и доблестный предводитель Афинион скончался от глубокой раны в грудь.
Глава седьмая
Первый стратег. – Военные хитрости. – Схватка у Большой Гиблы. – Победа при Имахаре. – У Сикульского пролива. – Царский посланец с Кипра
Всю ночь в окрестностях Мессаны бушевала гроза. Утром небо, как и накануне, было затянуто тучами. Моросил дождь. Усеянная трупами и затопленная водой равнина представляла собой мрачное и отвратительное зрелище. В отдельных местах стояли целые озера воды, смешанной с кровью, и в них утопали уже окоченевшие мертвые тела. Стонов умирающих почти не было слышно. Повстанцы и римляне, соблюдая своего рода молчаливо заключенное перемирие, выносили трупы своих товарищей с места побоища к сооружаемым вблизи обоих лагерей громадным погребальным кострам.
Ко второму часу пополудни небо прояснилось. Первыми запылали костры у римского лагеря. Воины выстраивались вокруг них в полном вооружении, чтобы отдать павшим товарищам последние воинские почести.
Немного позднее начались погребальные обряды восставших. Греки, македоняне, фракийцы и сирийцы имели одинаковый греческий обычай при похоронах павших воинов. Они трижды обходили или обегали горящие костры в полном вооружении. Этот обычай, существовавший еще у древних ахейцев, был принят всеми македонянами и греками во времена Александра Великого, страстного почитателя эпохи героев Троянской войны. Сирийцы, более чем за двести лет владычества македонян и греков в их стране, переняли у них многие военные обычаи и даже поклонялись греческим богам. Испанцы и галлы (их всех вместе было около восьми тысяч), громко призвав Геза и Тарана, двинулись вокруг костров медленным церемониальным маршем, делая резкие движения всем телом и мерно ударяя копьями в щиты.
Тело Афиниона сожгли на отдельном костре, но прах его был погребен в общей могиле вместе с обгоревшими костями простых воинов. Киликиец всегда восхищался подвигом спартанского царя Леонида, погибшего вместе со своими воинами в битве у Фермопил. Он не раз говорил, что желал бы встретить такую же славную смерть, разделив участь своих воинов, павших вместе с ним. На месте общего захоронения был возведен большой холм.
Отныне вся полнота командования армией восставших перешла к первому стратегу. Все командиры без исключения, а за ними и все простые воины единодушно признали Мемнона главнокомандующим. Он заслужил право быть первым среди восставших не только своей храбростью, но и умелым командованием под Скиртеей, Аместратом, Леонтинами и, наконец, под осажденной Триокалой, где его отряды, действуя в тылу у римлян, фактически заставили Лукулла снять осаду.
Во главе римского войска вместо выбывшего из строя консула стал войсковой квестор Секст Элий Туберон. При Аквах Секстиевых он был военным трибуном, сражаясь в первых рядах своего легиона. Это был человек очень храбрый, но упрямый и безрассудный. К тому же он, неожиданно для себя ставший командующим всей армией, загорелся желанием окончить войну до того, как консул оправится от полученного ранения. Туберон готов был уже на следующий день возобновить сражение, но вынужден был заняться похоронами павших.
Мемнон и его командиры также были за продолжение битвы. Восставшие показали врагу свою стойкость и отвагу, не отступив ни на шаг. Теперь они знали цену консульским легионам, которые оказались не лучше преторских, когда с ними сошлись подготовленные и хорошо вооруженные бойцы.
– Отступить – значит струсить, – первым из всех высказался Сатир.
– Драться до последней капли крови, – твердо сказал Багиен.
Все остальные стратеги и начальники легионов были настроены не менее воинственно. Мемнон ожидал подхода десятитысячного отряда галла Бранея, к которому еще Афинион послал гонца с приказом немедленно сняться с лагеря у Даскона и скорым маршем двигаться к Мессане удобной дорогой вдоль побережья, не обращая внимания на стоящее под Сиракузами преторское войско, в котором, по слухам, начались беспорядки, очень похожие на открытый мятеж. Именно эти слухи заставили Афиниона изменить первоначальный замысел. Он рассчитывал, что Браней подойдет к Мессане раньше римлян. В этом случае восставшие получили бы немалое численное превосходство над консульским войском. Никто еще не знал, что обстановка под Сиракузами резко изменилась не в пользу восставших.
* * *
Марк Аттий Лабиен, консульский легат, прибыл в Сиракузы в конце апреля, чтобы принять командование над преторским войском, которое находилось в состоянии разложения.
Среди солдат царила небывалая распущенность, близкая к полной анархии. В последние месяцы своего наместничества претор Сервилий совершенно отстранился от дел. От встречи с консулом, спешившим в Сицилию, он решил уклониться. Срок его пономочий истек, и он, как только получил известие, что консульская армия уже вышла к проливу, счел себя вправе покинуть провинцию. Он отплыл на корабле в Италию, передав командование легионами войсковому квестору.
Солдаты уже несколько месяцев не получали жалованья, и это явилось толчком к настоящему мятежу. Попытки квестора объяснить им причины задержки жалованья приводили их в ярость. Они продолжали требовать денег с неподобающей наглостью. Отношения их с командирами стали напряженными. Караульные громко ругали военных трибунов, обходивших посты. Многие легионеры по ночам выходили грабить мирных жителей, а порой и днем открыто покидали лагерь без отпуска. Вскоре военных трибунов не только перестали слушаться, но и самих прогнали из лагеря. Уверившись в собственной безнаказанности, солдаты вызвали в лагерь квестора и в его присутствии выбрали себе трибунов из своей среды. Квестору, опасавшемуся за свою жизнь, пришлось удовлетворить все их требования. После этого лагерь наполовину опустел, потому что многие легионеры стали на постой в дома сиракузян.
О творимых солдатами безобразиях Лабиен узнал от войскового квестора, который уже махнул рукой на все деморализованное воинство и с унылой обреченностью ждал, когда прибудет сам консул, чтобы навести здесь порядок.
Лабиен первым делом созвал сходку воинов и, взобравшись на трибунал, объявил им о своем назначении и о приказе идти на соединение с консульской армией к Мессане.
– Я закрою глаза на все ваши проступки, если все вы вернетесь к своим обязанностям, подчинитесь вашим законно избранным трибунам, но, главное, разобьете стоящего перед вами врага. Этим вы искупите все, что успели натворить, забыв о воинском долге.
Среди солдат тотчас поднялся невообразимый шум, раздались угрозы. К трибуналу стали прорываться главные зачинщики смуты, оравшие о невыплаченном жаловании, скудном пайке и несправедливости командиров.
Но Лабиен вел себя с неколебимой твердостью.
– Я не намерен выслушивать всяких болтунов. Даю вам два часа сроку на то, чтобы все, кто еще не забыл о том, что он римлянин, уложили на обозные повозки свои пожитки и построились возле Ахрадийских ворот. Еще через полчаса я отдам приказ о выступлении в поход, даже если за мной последует только одна центурия. Я уполномочен командовать вами, а не разбирать ваши жалобы. Когда я приведу вас к консулу, пусть он сам, обладающий империем, выносит законные решения по всем вашим претензиям и ламентациям.
Сказав это, Лабиен спустился с трибунала и, не обращая ни на кого внимания, отправился в город. За ним, сопровождаемые яростными воплями солдат, последовали все военные трибуны и старшие центурионы, которых Лабиен еще ранее пригласил на совещание в преторский дворец на Ортигии.
Солдаты разбредались со сходки раздраженные и озлобленные. Они шумели, ругались, проклиная смещенных ими командиров, однако через два часа все до одного собрались у Ахрадийских ворот и выстроились перед значками своих манипулов. Военные трибуны заняли в воинских частях свои места. Незаконно избранные солдатами трибуны почли за благо раствориться в общей солдатской массе.
Воины вспомогательных отрядов явились