оружием оказались склады ЮНА. Огромное количество армейского вооружения было разворовано и продано: 15 тысяч винтовок, 500 пулеметов, 30 тысяч ручных гранат и так далее (Vreme, 1 июня 1992). Торговцы-патриоты продавали оружие только своим, торговцы-космополиты — кому угодно. Торговец смертью появлялся в какой-нибудь деревне и говорил сербам «по секрету», что мусульмане хотят с ними разделаться. Крестьяне тут же покупали стволы на всякий случай. Потом торгаш шел к мусульманам и пугал их сербами. Это был доходный бизнес (Udovicki & Stitkovac, 1997: 180). Человеку с ружьем очень хочется пустить его в дело. Сербские боевики, ворвавшиеся в город, часто раздавали оружие местным мужчинам, женщинам и даже детям — их тоже надо было повязать кровью. От новобранцев требовали убить врага (часто собственного соседа), чтобы доказать свою верность. Порою даже мусульмане записывались в сербские отряды в надежде, что ни их самих, ни их семьи не тронут. Дашь палец — тебе откусят и руку. Так было со многими, и вернуться назад было трудно. Чистки шли на ура. Народ жаждал крови. Один журналист видел, как толпа сербов шла пообочь колонны конвоируемых мусульман — мужчин, женщин, детей. По пути сербские боевики нещадно их избивали, а толпа ревела: «Убить их, убить!» (Scharf, 1997: 137) Эту ненависть можно понять — возможно, кто-то из них вырезал сербскую семью, пролитая кровь взывала к отмщению. Я приведу фрагмент разговора военного корреспондента Чака Судетича с сербом из Кравицы, который хладнокровно убивал мусульман на футбольном стадионе в Братунаке (подробности позже). Судетич задает вопрос:

— В Рождество мусульмане набросились на беженцев из Кравицы… Что вы почувствовали, злобу?

— Да, мужчины были в ярости.

— Все сильно разозлились?

— Все.

— Что они говорили?

— Месть.

— Что они вам говорили?

— Они говорили — придет время, и мы вставим им по самое не могу…

— А когда они вернулись в Кравицу и нашли там тела и отрытые могилы, что они говорили?

— Мы до них доберемся.

— И что, добрались?

— Да.

— Месть?

— Кровь за кровь.

— Они и за вами пришли?

— Они сказали: «Возьми винтовку и пошли на стадион».

— И ребята из Кравицы пошли?

— Да, они хотели убить, убить всех, кого удастся.

— Их всех убили? Теперь у тех не осталось мужчин, чтобы отомстить вам?

— Ни одного.

Отец юноши признался, что он тоже пошел на стадион. Судетич спросил у него:

— Это было дело чести убить всех?

— Ну конечно. Это было по-честному. Абсолютно (Sudetic, 1998: 350–352).

Убийство «по-честному» было на самом деле массовым истреблением беззащитных, невооруженных людей, но отец искренне верил, что это была справедливая месть за грабежи и издевательства. Обвиняемый рассказывает, как выплеснулась коллективная ярость — результат страха и унижения, которые испытала община. Это схоже с нарастанием индивидуальных эмоций, описанных Кацем (Katz, 1988) в его анализе психологии американских убийц.

Коллективные убийцы никогда не знают заранее, что им придется убивать. Они считают, что их внезапно спровоцировали. Томпсон (Thompson,1992: 276) пишет, что Краина была «лабораторией провокаций».

Канадец из миротворческих войск ООН вначале думал: «Я был убежден, что мы являемся свидетелями этнического конфликта, что католики ненавидят мусульман и наоборот». Но когда на его глазах пожилой хорват покончил с собой, будучи не в силах пережить страшную смерть своих друзей-мусульман, миротворец изменил свое мнение:

С того момента я понял, что это не религиозная война, а что-то противоестественное, придуманное; кто-то разжигает ненависть и насилие, чтобы вызвать у людей удесятеренную ненависть и насилие. Человек, ослепленный ненавистью, становится инструментом в чужих руках, местью он отвечает на месть, смертью за смерть своих близких и друзей. Мне кажется, что кто-то сверху дергает ниточки и управляет ими, как куклами (дело Бласкича, 20 апр. 1998).

Радикалы держали под контролем средства информации и пропаганды. Заняв населенный пункт, они изолировали его от внешнего мира, отключая средства связи. Пресса, телевидение и радио отдавались на растерзание патриотической цензуре и самоцензуре. Во время войны народ должен знать лишь о зверствах врагов, а не своих соотечественников. Югославские СМИ рассказывали о геноциде, взывая к народной памяти о Второй мировой войне. Информация была искаженной, а часто и просто придуманной. Телерепортажи, где хорваты резали глотку сербам, предъявлялись сербским зрителям как зверства новых усташей. Появились идеологические клише — «четники», «усташи», «турки», «фундаменталисты». Ими клеймили врагов нации (Botica et al., 1992: 197; Thompson, 1994). Пропаганда радикалов была топорной, но шла война, и даже космополиты с высшим образованием не могли оставаться к ней безучастными. Сербский архитектор решил спасти от разрушения хорватские памятники старины и культуры. Он обратился за помощью к своим коллегам. Те ответили: «Мы не оставим от них камня на камне. Что они думают? Что мы будем заботиться об их культурном наследии, когда они убивают наших детей?» Другой (видимо, либерал) сказал, что убийства и разрушения он не одобряет, но храм, превращенный в склад с оружием, даже он не будет считать храмом (Vreme, 18 мая 1992). У радикалов была и экономическая власть. Боевики захватывали военные арсеналы ЮНА, трофейное оружие, оружие солдат ООН, часть присваивали себе, часть оставляли местной общине. Они контролировали бизнес, жилой фонд, трудовую занятость. Без всего этого беженцы с трудом могли бы выжить. Участие в военной операции давало им и хлеб, и кров, и деньги.

Все это вызывало противоречивые чувства. Бабич, сербский командир в Книне, приказал боевикам обойти окрестные дома. Упрямцам задавали простой вопрос: «Почему ты до сих пор не доброволец?» Гленни (Glenny, 1993: 20) рассказывает: «Вся округа тряслась от страха. Бабич знал, как устанавливается власть и порядок». Страх смешивался со стыдом («Ты трус или настоящий серб?»). При этом Бабич был очень популярной фигурой в городе. В общине Теслич насилия не наблюдалось до мая 1992 г., хотя мусульмане и хорваты там разделились. Потом там появился сербский отряд из 23 человек. Этих патриотов за все их непотребства местные власти выгнали из города Баня-Лука. «Микас» (название отряда) терроризировали Теслич, грабили жителей, насиловали женщин, убивали хорватов и мусульман. Сербская армия, верная Краине, вышвырнула бандитов из города. В городке водворился порядок, но ненадолго — там обосновались сербские беженцы, и снова разгорелись страсти. И все же сербы защищали своих соседей, некоторые даже женились на хорватках, чтобы уберечь их от беды. За месяц в городе заключили 100 смешанных браков, что привело в ярость радикалов и с той, и с другой