Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Татьяна Павловна, давайте я.
— Помочь, что ли, хочешь убогой? Иди, иди, Валера, без тебя обойдусь. У меня нет времени придуряться калекой. Мне надеяться не на кого. Я все сама должна делать. Ты уедешь, кто мне будет ворот крутить?
И зимой, когда все обледенело.
Мы тогда очень любили сыр «Латвийский». Он не во всех магазинах продавался, а в моем любимом магазине «Сыр» меня всегда вежливо предупреждали:
— Сыр с душком, на любителя.
Я оправдывался:
— Я как раз такой любитель.
Нам потом объяснили, что любить этот сыр — показатель хорошего вкуса. Это был именной сыр знаменитейшего сырозаводчика Бродского. И именовался он при нем «сыр Бродского». Ну а когда тот сгинул, то очень изобретательно переименовали, обратите внимание.
Но душок… Когда мы целой толпой ехали в Загорянку, соседи по вагону через полчаса начинали озираться:
— Кто?..
Нас это веселило.
Сыр по вкусу всем нравился. А когда привозили, нас еще на пороге отлавливала Татьяна Павловна:
— Опять с этой дрянью вонючей приехали? Не пущу. В дом не заносите, у меня молоко скиснет.
ЛАРИСА. И была в нашей группе единственная девушка. Лариса Верба. Фамилия украинская. Редкого вида девушка. Не то чтобы такая ослепительная красавица, но мало на кого похожа. Худенькая, прозрачная, с тонким одухотворенным личиком. Лицом, конечно, но немножко все-таки и личиком. Волосики не густые, светлые и прямые, как у комсомолок ранних тридцатых. Большие глаза. Внимательные, но не к тому, что вокруг, а к чему-то, что за пределом. В общем, девушка поэтического вида.
И очень скоро красивый парень Володя Константиновский и поэтическая девушка Лариса стали женихом и невестой, а потом и мужем и женой. И уже на будущий год, то есть в 66 году, у них появился сын — Илюша.
Господи! Илюшке уже сорок. Сколько же мне?
Тут я обязан писать осторожно, чтобы не нарушить хрупкую деликатность.
Во-первых, может, и не хорошо об этом писать, в смысле именно неделикатно, но ничего плохого, обидного или оскорбительного я и в помине не имею в виду, а о том, что у меня изъян на месте органа деликатности, я уже предупреждал.
Второй раз в жизни я видел, как резко, заметно меняется девушка сразу же после начала супружеской жизни.
Первый раз на комбинате у Эпштейна со мной в одном цехе работала изумительно худая, костлявая девушка. Невозможно поверить, но и фамилия у нее была Костикова. Рост большой, и там наверху костистый череп, длинная тощая шея, как у кури ощипанной, и оттуда же сверху свисают кости рук. Ниже вдоль скелетона болтается кофточка, юбка, из-под которой торчат два длинных костыля. Суповой набор, а не девушка.
В колхоз или на пляж нас на открытых машинах возили, на грузовиках, она влезть не могла, ее за руки, за ноги мужики раскачивали и в кузов забрасывали. Грохоту было.
А потом, я опять не угадал, она вышла замуж.
И мгновенно килограммов на сорок-пятьдесят поправилась. Взяла свадебный отпуск и через два месяца вплыла облаком, я ее не узнал. Правда, не только я. Она была уже беременна малым сроком, у других не видно.
Вот и Лариса. Как-то моментально исчезла ее поэтическая прозрачность. Румянец, здоровый румянец, губы потемнели, приобрели натуральный цвет, и, главное, тело само появилось и обрисовалось. И грудь, и ниже. Популярных женских размеров.
Потом через несколько лет совершенно счастливой жизни Володь-ка ушел к другой. При этом стал как-то придурошно хохотать вместо ответов.
— Родос, скажи, ты сам-то когда-нибудь любил? По-настоящему любил?
Я принял Ларискину сторону и больше с Володей практически не общался.
Она была как неживая. Заторможенная. Долго. Года два. Потом мужик с ее работы предложил ей выйти за него замуж. Я не буду называть его имя, он достаточно известный. Она согласилась, пошла за него, родила ему еще одного парня — Ваню.
Илюшу они усыновили.
Можно сказать, они счастливы.
Володю уже потом из его второй семьи, где он был счастлив, выгнали.
Он свихнулся. С диагнозом. Стал огромным, как его отец.
Живет теперь в Загорянке с Татьяной Павловной. Работать не может, полный инвалид. Не вполне самостоятельный.
Но церковные службы не пропускает.
Татьяна Павловна весь остаток жизни посвятила ему.
Есть такой логический афоризм: после этого не значит поэтому.
Конечно, не значит, а то мне с судьбой не расплатиться.
После того как я уехал, эмигрировал, четверо близких мне людей попали в сумасшедший дом. Константиновского я в последний раз видел в семьдесят пятом году, не позже. Я ни при чем — алиби.
И три моих ученика. Семнадцать лет подряд я преподавал на многих факультетах, тысячи студентов могут сказать, были моими учениками. И я так могу сказать. Но я говорю о близких, любимых, кого я знал по имени и фамилии, с кем многократно общался, чьими работами руководил.
Двое из них выправились. Выправились настолько, что защитили докторские диссертации.
Но один ушел далеко. Дорогу обратно не нашел. Инвалид, высокой категории. Каждый год по полгода в сумасшедшем доме.
А он и в «Яндексе» есть, и стихи его есть, и статья с моим эпиграфом, и моя память его не отпускает.
ВАЛЕРИЙ СЕРГЕЕВИЧ МЕСЬКОВ
За давностью лет
Вот наконец докатились. Валерка Меськов. Валерий Сергеевич Меськов.
На весы не положишь, да и весов таких нет, только у Господа Бога, но вспоминаю всех своих друзей с самого детства: Левка Ферд, Юра Е., Валек Довгарь, Дон, Билл, Паша Малинин, Женя Ермаков, Володя Константиновский (он жив. Из остальных восьми четверых уже нет. Про других — не знаю), Меськов за всю жизнь самый лучший друг получился, к тому же и самый долгий.
Дружба вообще вещь не слишком определенная и ясная. Не яснее, чем любовь. Иные люди говорят, что не верят в дружбу. Так ведь еще больше людей, кто не верит в любовь. Но, правда, сомнительна дружба между мужчиной и женщиной. Лично я не против, но, если кто сомневается, я готов понять и его. Мама с дочкой, отец с сыном. Верится с трудом. Я бы это скорее кровной любовью назвал или еще как-нибудь. Учитель с учеником? Бывает. У меня было. Да и сейчас есть. Но, может быть,