class="p1">Сначала мы, нас было тогда семеро, боролись за независимость, и нас ото всех отсоединили и дали нам отдельное расписание. И тут мы начали гореть. Как раз соединили пары, и у нас то ли один, а с ужасом думаю, возможно и два раза в неделю были четырехчасовые семинары по ИЗФ (зарубежке). Приходит доцент, начинает нас по очереди всех по кругу спрашивать, а кто-нибудь еще и не пришел, заболел, и наших совокупных знаний, беканий, меканий хватает едва на полчаса. Из четырех. Доцент переносит занятие по причине неготовности группы. Ему тоже еще раз приезжать, едва ли он нас за это полюбит.

А у нас раз за разом подряд все семинары срываются, времени никакого ни на что нет, надо что-то делать.

Собрал я группу (мне кажется, что именно тогда группа и возникла, в том смысле, что я до сих пор так считаю и в этом уверен):

— Ребята! Так больше продолжаться не может. Надо спасаться, защищаться. Нужна круговая оборона. Иначе нас раздавят.

И вот что я предложил, что и было после долгих, но конструктивных обсуждений и улучшений принято.

1. К каждому семинару нам дают вопросы. Скажем, три вопроса на семинарское занятие. Четырехчасовой семинар — шесть вопросов. Распределяемся по два человека на вопрос. Один докладчик не менее получаса, второй содокладчик, не менее двадцати минут. Вопросы можно выбирать добровольно, однако если нет добровольцев, то по очереди в принудительном порядке.

Хоть пойте, танцуйте, но не меньше заданного времени. Остальные на стреме, слушаем, если хоть что-нибудь знаешь, руку вверх и добавляешь. Держимся, защищаемся, на его вопросы отвечаем все разом.

2. К экзамену готовим шпоры. По две на каждый билет. Пользоваться ими не хочешь, получи орден, но писать — обязан. Скажем, тридцать билетов, в каждом по два вопроса — 60. Нас семеро, каждый готовит по девять, а лучше десять вопросов.

3. Идем в деканат сдаваться (ну это мы всегда вдвоем с Валеркой Меськовым ходили), просим их изыскать способ снова нас с другой группой воссоединить, лучше всего с зарубежниками (они кроме нас самые умные).

Через полгода мечта наша сбылась, у нас стало общее с зарубежкой расписание, и жизнь потекла дальше несопоставимо более легкая. В связи с этим пункт первый нашего защитного плана сам по себе отпал.

Хотя эти полгода мы стояли насмерть.

Только доцент зайдет, не успеет сесть, бумажки разложить, вопрос первый назвать, уже две руки. Не совру, доценты изумлялись.

Начинает один говорить, ему по ходу еще сами же и вопросы задают, интересуются якобы, и сами же ответы предлагают.

Не успеет первый сесть, второй уже с поднятой рукой. Опять преподаватель в недоумении.

Семинар, четырехчасовой семинар кончается, мы еще руки тянем, добавить стремимся.

На деканате, а потом в парткоме сначала один наш доцент, а к нему и другие с энтузиазмом подсоединились, рапортовал, что в жизни не встречал такой подготовленной группы, не дают ему и пяти минут семинар завершить, итоги подвести. Вплоть до:

— Нельзя ли эту выдающуюся группу как-то отметить и отличить.

Как это у Маяковского: «А если в партию сгрудились малые, сдайся враг — деканат, замри и дай нам всем повышенную стипендию».

Вот теперь настало время и к Саше Петрову вернуться, и ко второму пункту нашего плана.

Какая-то часть семинарских вопросов выпадала по жребию и Саше. Мы, помнится, никогда вслух не озвучивали, но старались его подстраховать. Умен ли он был, хорошо ли знал-понимал — не важно. Может, по причине врожденной скромности болтуном, краснобаем он никак не был. И как бы он ни бекал свой доклад, как бы ни затягивал, более чем на пятнадцать минут его не хватало. Мы ему и вопросы с места, мы ему и ответы, и встречные варианты, он аж иногда обижается, будто мы его своими силами утопить хотим.

И эта его молчаливость особенно сказывалась на экзаменах.

Тысячи людей мне с легкостью напомнят, кто это сказал, что хороший стих должен иметь три смысловых эмоциональных гвоздя, на которые натягивается ткань стихотворного повествования. И я настаивал, чтобы в каждой шпоре были явно выделены три опорных пункта. Текст часто аморфный, что автор говорит, сказать хочет, ему самому не ясно, но ты шпору готовишь — изволь выделить три, ровно три, больше не нужно, больше сам доцент не знает, главных точки.

Что касается ткани повествования, то вот они мы. Ткачи. Все краснобаи, златоусты, каждый спец по словесным кружевам и ажурам, да и шпора у каждого. Шпор не одна, а две, в них в сумме не три, а иногда и до шести главных, ключевых моментов отыскано — работай, ударная текстильная фабрика словес.

Каждый, да не каждый. Саша как раз с этим опять отставал.

Сдавали мы предмет, подряд с «отл» отскакивали. Ждем Сашу. Я, например, любил в первой пятерке заходить, когда у доцентов весь запас отметок, в том числе и пятерок, еще не начат, а Петров предпочитал одним из последних, когда преподаватель устанет и ему станет несколько все равно.

Вышел понурый Саша, еле-еле на трояк наскреблось. И хотя человек он был не злобный, не агрессивный, прямо-таки набросился на нас.

— Кто такие шпоры писал? Я ему прочитал все эти три пункта из одной шпоры, потом еще три из другой, три минуты прошло. Препод спрашивает в недоумении: «И это все?» А там ничего больше нет. Какая ткань повествования? Мяска нет, одни косточки.

(Не помню кто. Может, и я.

Я предпочитал короткие, внятные, переписал в листок и натягиваешь мысленно ткань повествования.

У самого Саши шпоры были самые длинные, не шпоры, а тезисы. Не всегда даже и краткие. На экзамене читаешь их читаешь, почерк чужой разбираешь, а я и свой не всегда понимаю, сам как можешь из них суть выгребаешь, лучше бы уж прямо из учебника…)

А вот где Саша был хорош — буквально лучше всех — это на семинаре у Зиновьева. Я старался, но у меня шило, я больше получаса подряд задачки решать не могу себя заставить. Что решилось — хорошо, что нет — Саша решит. Он решал все. Тут не только специальный талант, тут влюбленность нужна, терпение.

Как-то у Черча дошли до задания: погрузить черчевскую аксиоматическую систему в систему с единственной аксиомой Нико. В обратную сторону я сделал. Тоже, между прочим, намучился. А туда даже не озаботился. И был уверен, что никто даже не попробует. Саша сделал. Все!

Некоторые из его теорем содержали по сто шагов, а самая длинная двести восемьдесят. Половина