Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но официально, конечно, Красин бросился спасать свое достижение — торговый договор — и объявился в Лондоне уже 13 мая, совершив для этого весьма длительный по тем временам авиаперелет из Москвы через Берлин. И стало ясно, что его там помнят, и пресса вновь доброжелательно внимала речам своего советского любимца, пылко и образно защищавшего свое детище. Если не торговля, то что? Война? Войны, понятно, никто не хотел, уж больно свежи были воспоминания о мировой бойне. И Красина слушали. Даже строптивому Керзону пришлось несколько поумерить свое чванство истинного джентльмена и лично встретиться с Леонидом Борисовичем.
Надо сказать, это стало большим личным достижением Красина, и не столько в глазах Лондона, сколько перед весьма нелояльным к нему руководством Наркоминдела. Ведь до этого глава Форин-офиса лорд Керзон неоднократно отказывался принять Леонида Борисовича, которого англичане считали до момента установления дипломатических отношений с Россией в 1924 г. только торговым представителем. Красина терпели, ибо было выгодно, в первую очередь из-за поставок русского золота. Возможно, лорд Керзон так и не забыл толчка в спину, которым Ллойд-Джордж заставил его все же протянуть руку Красину при первой встрече.
Самого Красина этот «наглый отказ» крайне оскорблял, и он даже подумывал отказаться от назначения, находя его «политически нецелесообразным». «…Я с удовольствием воспользовался бы удобным предлогом уйти из Лондона, где меня Бонар Лоу и Керзон не пожелали принять», — пишет он супруге 25 февраля 1923 г. Останавливало только то обстоятельство, что иначе у его детей не будет оснований легально пребывать в Великобритании[1703].
Так почему же Бонар Лоу был столь жесток с Красиным? Ведь именно он, являясь председателем палаты общин[1704], внес 22 марта 1917 г. на ее рассмотрение резолюцию, где предлагалось по случаю свержения Николая II «направить Думе братское приветствие» и «сердечно поздравить русский народ» с воцарением свободы. «Я полагаю, — заявил, в частности, Бонар Лоу, — не нам судить, а тем более осуждать тех, кто решил принять участие в правительстве союзной нам страны…»[1705] Казалось бы, политик довольно лояльный к новым властям России, пусть и не к большевикам, и вдруг такое.
Джордж Керзон. [Из открытых источников]
Полагаю, Бонар Лоу, сменивший Ллойд-Джорджа на посту премьер-министра, имел достаточно причин для личной неприязни к Красину. В кабинете своего предшественника он занимал пост канцлера Казначейства и был лично причастен к операциям с русским золотом: его имя неоднократно упоминается в архивных документах. Возможно, Бонар Лоу считал, что Красин сошелся слишком близко с Ллойд-Джорджем. Нельзя исключать и того обстоятельства, что он знал об их совместном золотом бизнесе и считал, будто его незаслуженно обошли гешефтом. А такое не прощается. Простая человеческая зависть. А здесь такая возможность отыграться, пусть и не на обидчике, но человеке, очень близком к нему. Конечно, все это только мои предположения, но кто знает…
Тут забеспокоились в Москве: не слишком ли торопливо Красин сдает позиции империалистам? 31 мая 1923 г. Политбюро принимает решение прямо указать Красину, что он «может входить в сношения с английским правительством только по прямому поручению из Москвы и только в пределах, даваемых Москвою». Но и этим дело не ограничилось. Меморандум Керзона следовало «опубликовать немедленно после его опубликования за границей, поручив редакциям газет открыть самую острую кампанию, направленную против английских требований»[1706]. Ведь ситуация в корне изменилась. Внезапно умер непримиримый Бонар Лоу, и на смену ему пришел более покладистый, как тогда считали в ЦК, Стэнли Болдуин[1707] (знали бы они, какое в недалеком будущем их ждет разочарование). Стоит ли так торопиться соглашаться поумерить пыл агитаторов в Афганистане?
Кстати, Стэнли Болдуин, служа в британском Казначействе, тоже занимался в 1917 г. операциями с русским золотом: и его имя мне приходилось видеть в архивных документах Банка Англии. Такая вот тесная компания любителей золотишка была у власти тогда в Лондоне.
И все же в конечном итоге советской стороне пришлось пойти на значительные уступки и даже выплатить компенсации некоторым подданным короны. Так, например, супруга одного из расстрелянных получила 10 тыс. ф. ст. — ровно столько, сколько и запросили англичане. Примечательно, что одно из основных требований к Москве касалось прекращения пропаганды в Афганистане и отзыва некоторых советских представителей. В итоге Красин вынужден был пообещать, что советское правительство «будет воздерживаться от поощрения народов Азии» к действиям, способным нанести ущерб британским интересам, «в особенности в Индии и независимом государстве Афганистан»[1708]. Как видим, афганский синдром у Лондона носит давнюю и хроническую форму. Как тут вновь не вспомнить генерала Комарова и приграничный конфликт 1885 г., когда Россия и Великобритания оказались в «шаге от войны».
И вдруг на всем этом фоне сомнений и колебаний по поводу выбора дальнейшего жизненного пути в письмах Красина появляются нотки, несколько отдающие языком пролетарского плаката: «Впрочем, насчет России ребятам тоже надо подумать. Не след им обангличаниваться и бросать родину, а краше и лучше нашей страны и нашего народа все равно ни в каких Европах ничего нет». Хотя в этом же письме, несколькими строчками выше, он пишет: «…Неволить вас к переезду или его форсировать не хочу, думаю, что вам остаться там можно будет, если даже придется перейти на более скромное положение»[1709]. В чем дело, неужели Леонид Борисович «прозрел» и в мгновение ока перевоспитался политически?
Но если внимательнее еще раз перечитать письмо к Любови Васильевне, то как-то плохо стыкуются противоположные по сути мысли в пределах одного письма. Вот взять абзац про родину и лучший в мире народ. Так он почему-то написан отдельно, прямо как для чужих глаз. Не подстраховывается ли Красин, подозревая, что письмо могут прочитать те, кто за ним приглядывает? Такое вот превентивное симулирование горячей любви к отчизне социалистической. А жена уж поймет как надо, а чтобы не поторопилась с выводами, он добавляет: «Ну да об этом еще успеем лично все вместе поговорить». И это только один пример.
Надо сказать, со временем Красин все больше и больше подозревает, что