самой мысли. Ведь Ариадна спросила: что с атрибутом?

И он подумал: искра?

Если речь шла о ней, Мару не знал, что теперь делать.

* * *

Вода была горячей, неуловимо сладкой от антибиотика. В детстве я совсем не замечал его. А сейчас, стоя под гудящим от напора душем, бездумно продавливая пальцем шов между запотевшими дверцами, вдруг поймал себя на мысли о целых поколениях, у которых проточная вода была совершенно безвкусной.

Завернув скрипучие краны, я раскрыл створки и потянулся за полотенцем. От смутного чувства вины опускались руки – то есть буквально; еще минуту я стоял, глядя в никуда, пока кончик полотенца наливался водой со дна кабины. Я прокручивал в голове галерею, слово за словом, кадр за кадром. Неужели молодая женщина знала, кто мы? Знала, что́ на самом деле было у Ариадны в контейнере? Но, даже если так, разве она могла предугадать, чем все закончится? Что у Обержина случится инфаркт, саннстран влетит в витрину, мы вернемся, отдадим Минотавру атрибут и…

Нет. Не могла.

Энтроп мог.

У них это называлось «решить матрицу вероятностей».

Из комнаты послышались шаги. Я догадался, что вернулась Ариадна, принимавшая душ где-то еще. Кое-как вытеревшись, я натянул заранее подготовленную одежду и, не чувствуя себя согретым – с головы текло за шиворот, – вышел в комнату.

Там я увидел ее спину.

Не то чтобы на Ариадне совсем не было полотенца. Оно, конечно, было, широкими бордовыми складками обхватывало поясницу – и ниже, до пола. Но вот выше… Выше она была полностью белая.

– Оденься, пожалуйста, – пробормотал я, отводя взгляд.

– Что? – развернулась Ариадна. – А. Извини.

Краем глаза я видел, как она отложила априкот к брошенному на покрывало артемису и подошла к шкафу. Скрипнули створки. Полотенце скатилось по ногам. К тому времени я уже смотрел в окно – на пустую, застывшую в бронзе улицу.

– Так что? – наконец решился я.

– Что? – эхом откликнулась Ариадна.

– Ты понимаешь, что происходит?

Она встряхнула, расправляя, одежду.

– Кто-то пытался убить Минотавра, используя носителя дрезденской чумы.

Я шумно вдохнул. Навигатор в пассате уведомил бы об этом с бо́льшим участием.

– Да, но… Господи. Ольга права, дрезденская чума в войну убила кучу людей. Разве Эс-Эйт не должен контролировать ее? Разве теперь это не нарушение параграфа четыре-точка-восемь?

– Распространенное заблуждение.

– Что из этого?! – чуть было не развернулся я.

– Носителей дрезденской чумы не нужно контролировать. Превалирующую часть жизненного цикла они проводят как обычные энтропы. С соответствующими навыками и контагиозностью.

– Тогда… я не понимаю…

– Мне неизвестны подробности. В конце концов, это оружие. Знаю только, что дрезденская чума – эволюционно свежий и редкий скрытый штамм. Он маскируется под наиболее распространенную форму атра-каотики, но выдает себя при определенных воздействиях на организм носителя.

– Каких? Например?

– Выстрел. Например.

Я вздрогнул, взглядом и мыслями возвращаясь в комнату. Вместо улицы в темно-коричневом окне проявились наши разрозненные отражения.

– Выстрел?

– Выстрел.

О, это могло длиться до утра.

– Какой выстрел?

– Который, очевидно, не слышал никто, кроме меня.

– То есть… погоди… Ты говоришь, носители дрезденской чумой заразны, только когда ранены. Получается, та женщина из галереи пришла сюда с одним из них, а затем специально ранила, чтобы он заразил Минотавра?

– И чтобы Дедал поспешил произвести дезинфекцию, уничтожив следы, которые могли бы нам пригодиться. Да. Думаю, так и было. Конечно, есть вероятность, что энтроп ранил себя сам. Но, во-первых, существуют более удобные способы самоповреждения, чем огнестрельное ранение. Во-вторых, как ты уже сказал, в качестве сознательного акта это нарушило бы параграф четыре-точка-восемь.

– Так они заодно? Или нет? Я не понимаю…

Ариадна промолчала. Надсадно шуршала джинса, которую она равнодушно, а потому неуклюжими рывками натягивала на мокрые ноги.

– Ариадна… – сдавленно позвал я.

– Я думаю, – взвела молнию она.

Я поглядел на ее отражение в стекле, снизу теперь черное, а сверху по-прежнему белое, с выпуклой дугой позвоночника, похожего на протянутую под кожей корабельную цепь. Несмотря ни на что, я хотел считать Ариадну красивой. Той тяжелой мрачной красотой, которой шло лишь черное и красное. Но жалость портила все. А потому, глядя на ее болезненную худобу и неровно обрезанные волосы, на бесцветные шрамы по рукам и плечам, слишком многочисленные, чтобы списать на случайность, я прикрывал глаза и думал: Господи.

Господи, помоги мне.

– Вероятно, до выстрела они сотрудничали. Тогда обнаруженная у Обержина «дружественная норма» атра-каотики могла быть недружественной. После – не знаю. В прихожей я встретила ее одну. Входная дверь уже была открыта.

– Она сбегала?

– Перебирала вещи в шкафу.

Я рассеянно кивнул, будто это что-то объясняло.

– Она узнала тебя? Что-нибудь сказала?

– «Привет», – Ариадна помолчала. – «Привет. У вас есть что-нибудь не четвертьвековое»?

Заметив в сумраке окна, как Ариадна раскатала по спине черную майку, я, наконец, обернулся:

– А дальше?

Она посмотрела на артемис в складках покрывала.

– Ничего. Тело не среагировало. Я стояла, наведя на нее пистолет. Потом она ушла. Я вышла следом, но ее уже не было.

Я поджал пальцы и ровно, спокойно кивнул:

– Ничего страшного.

– Если бы я выстрелила, все закончилось бы сегодня.

Наверное, она была права. Наверное, поэтому мы не встретились взглядами.

Я устало сел в кресло, возле которого по-прежнему горел торшер, вытащил из-за спины книгу. Это был антикварный, не так давно отремонтированный переплет. «Война и мир», второй том. Самое оно в удлиняющиеся ночи.

– Ты не заходил к Минотавру?

– Нет.

– Тогда нам следует…

– Нет. – Я поднял взгляд.

Я ждал, когда она заговорит об этом. Это значило, я все понимал правильно. То, что Минотавр рассказал вчера, о чем Мару подумал против воли…

Все это уже происходило.

Ариадна кивнула и подобрала с кровати смартфон.

– Тогда нам нужно за город.

Понятное дело, я ослышался.

– Что?

– Объясню на месте.

– Ты понимаешь, как это будет выглядеть?

– Дорога в обе стороны займет не больше трех часов, – ее большой палец скользнул по экрану. – Дрезденская чума задержит Мару с Ольгой дольше. Это эпидемиологический случай.

– Я задал другой вопрос!

– Ты все поймешь на месте.

Я резко встал и, подойдя к Ариадне, заглянул в априкот. Извилистый, полный объездов маршрут навигатора тянулся куда-то за город, к водохранилищу на юго-востоке.

– Что там?

Ариадна не ответила.

– Искра… так? – настаивал я. – Все из-за нее? Из-за нее нам надо туда?

– Все это уже происходило, – наконец сказала Ариадна.

– Я уже слышал! Но что это значит?

Она придвинулась. Я не отпрянул. Почти вся в черном, а оттого мертвенно бледная, Ариадна оглядела мое лицо, каждую мышцу по отдельности.

– Ты все понимаешь, – наконец сказала она. – Одной входной двери недостаточно.

– Нет. Не обязательно, – я упрямо мотнул головой.

Но на то, чтобы говорить неправдой – а значит, увиливать, значит, смягчать – у Ариадны не хватало воображения. Если я и верну его, то самым последним.

– Даже из тех, кто живет здесь десятилетиями, лабиринт мало кого пускает к Минотавру. Посторонние никогда не нашли бы его. А значит, тот, кто провел их, кто по-настоящему ответственен за произошедшее, возможно даже за смерть Обержина… этот кто-то – один из нас.

* * *

Сквозь сон я чувствовал: из окна сквозило.