Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Твое имя, – молвила Ариадна.
– Мое имя, – вторила бронзовая женщина и вздохнула, – мне не принадлежит. Вы распоряжаетесь им как собственным. Я не способна этому помешать.
– Сюда не попасть не зная его.
– Огарочек… – Бронзовая женщина занесла руку над Ариадниным затылком, но не тронула ее. – Мне не в авантаж задавать гостям неловкие вопросы. Чем больше существ знает мое имя, тем чаще я вижу внешний мир. Потому-то мне глубоко, бесстыдно плевать, – это слово она произнесла нараспев, с хищническим довольством, – что вы опять пытаетесь перебить друг друга.
Я сделал шаг. Взгляд женщины метнулся в мою сторону. Без сомнения, он принадлежал самому кровожадному монстру-удильщику по обе стороны озера.
– Ариадна… Что происходит?
– Девушка из галереи была здесь вчера утром. Она забрала эту искру до того, как мы повезли вторую к Обержину.
– И… – Я снова шагнул. – Что это значит?
Конечно, я знал, знал, черт возьми, но не мог озвучить первым.
– Кто-то был осведомлен не только о том, что́ мы везем Обержину. Он также знал, что вторая искра все время была здесь.
Бронзовая женщина вновь опустилась на софу.
– Стефан был умен. Но это не делало его сивиллой. Догадался он – мог кто угодно, зная суть моего узилища.
Она раскинулась по дивану, и бронзового стало больше бордового. Я смотрел на это, но не видел, перебирая про себя, как четки, Ариаднины слова.
Вчера утром.
Минотавр вызвал нас где-то в два дня.
До того, как мы повезли.
Он говорил что-то о резкой смене планов.
– А книга? – спросила Ариадна. – Которая лежала в мешке под янтарем. О ней никто не знал. Даже Стефан.
Лицо бронзовой женщины застыло. Энтропы редко удивлялись, ведь для тех, кто умел считать вероятности, видя будущее калейдоскопом разновесных событий, в жизни было не много неожиданностей. Однако здесь, вдруг вспомнил я, атрибуты никто не мог найти. Они как будто были вне системы. А значит, и система с ее массивами, маркерами и связями, из которых энтропы ваяли свои матрицы, возможно, тоже была недоступна для монстра-удильщика. О…
Бронзовая женщина взаправду была удивлена.
– Книга там, да… – Она повела рукой в сторону: – Где ты ее поставила.
Ариадна перевела на меня взгляд и сказала:
– Не верь ей.
Я машинально кивнул. Бронзовая женщина фыркнула. И когда Ариадна исчезла из виду, за шкафами и ширмами, где-то на горизонте огромных картин, мы тут же поглядели друг на друга.
– Боишься меня, лучиночка? – спросила она наконец.
– Пока нет, – ответил я. – Я еще не знаю, кто вы.
Бронзовая женщина повернулась в профиль. Такой она легко представлялась на барельефе месопотамского храма.
– Зови меня Нимау. На эту встречу. У меня много мусорных имен.
– Вы ведь… энтроп?
Нимау фыркнула.
– Серьезные обещания требовали серьезного словца, не так ли? То мы боги, теперь энтропы с синтропами… То сивиллы, теперь лапласы… То архонты, ваяющие пантеоны, определяющие судьбы городов и государств, – а теперь что? Члены наблюдательных советов «Палладиум Эс-Эйт»? Вы продолжаете придумывать нам имена. Но с каждой эрой они все уродливее.
Она поглядела на меня вкось. Я целомудренно воздержался от комментариев.
– Нам стоило дожать вас, когда был шанс. Потушить не пожар, но изгнать само пламя. Мы сильнее, величественнее и могли уничтожить вас даже малым обозом, но вместо этого архонты расписали перья под обещаниями, которых не давало большинство, – Нимау приоскалилась. – Нет, лучиночка. Я не энтроп. Я – хаос. Один из первородных. А энтропами пусть величают себя измельчавшие белоручки, которым запрещено лишний раз чихнуть на вас.
Я пропустил мимо ушей это вас, сказал только:
– Что ж… Да. Теперь боюсь.
И это было правдой.
Синтропы с энтропами не убивали себе подобных. Они в упор не видели этого решения, что в мифах, бывало, выглядело как вид бессмертия. А бессмертие, говорил Минотавр, даже мнимое, имело иной запас прочности. Оно требовало изобретательности. Оно провоцировало жесткость. Любой проблеск надежды на то, что синтропы с энтропами не убивают своих по причине великодушия, исчезал, стоило припомнить многообразие альтернативных участей. Варка. Жарка. Многовековые заточения. Ежедневно выедаемая печень. Так что, прежде чем застрять в хранилище Дедала, в окружении враждебного микробиома синтропа, бронзовая женщина могла сделать все что угодно. Вообще – все. В описании внечеловеческих противостояний мифы были весьма кровожадны.
Я сунулся во внутренний карман куртки и нащупал бутылку воды. Оглядевшись, выбрал простой пластиковый стул у садового фонаря. Сесть, попить. Потом поесть. Осмотреть местные достопримечательности. Все это время Нимау не сводила с меня взгляда. Он не был любопытным, тем более благосклонным. Она примерялась. Присматривалась. Наконец сказала – без особого восторга:
– Если будешь знать мое имя, лучиночка, то сможешь позвать меня везде, где захочешь. Я помогу тебе. Что бы ты ни попросил. Чтобы ты звал меня и дальше.
Я затянул крышку бутылки.
– У энтропов нет функций. Вы не можете быть в нескольких местах одновременно.
– Как видишь, я необычный… она брезгливо поморщилась, – энтроп.
– Вижу, – помедлив, кивнул я. – Вижу, но, к сожалению, ничего не решаю.
– А кто решает? – Нимау присмотрелась, с усмешкой кивнула вслед Ариадне: – Она?
Выбирать развлечения ей не приходилось.
– Вообще-то, Дедал, – сказал я. – Полагаю.
– Дедал…
Нимау сузила взгляд.
– Помню время, когда он присваивал вас целиком, не снисходя до зазоров под человеческость. Только Минотавры оставались при рассудке, но их предвзятость… утомляла. Сказали бы сивиллы, что на сломе эпох бескрайний Дедал начнет щадить вас, я ответила бы: сие будет грань его неумолимости… Я ошиблась бы. Он просто ослаб. В любое мгновение он может погасить вас, как свечу в полдень – за ненадобностью. Но не делает этого. Даже когда, убивая друг друга, вы наносите вред лично ему. Вода точит камень. Века точат остальное. Нынешнему Дедалу безразлично, кто владеет моим именем. Кто и куда зовет, как далеко мы заходим, поэтому…
Над моей головой вдруг замигал фонарь. И не только он – до того я не замечал, как много среди мебели было ламп и торшеров, фонарей и прочих светящихся штук. Теперь они по цепочке меркли, распыхивались и снова тускнели.
Нимау фыркнула.
– Рунчик.
– Что? – Я понял, что не понял. – Кто?
– Рунчик, – повторила она, вздымаясь с дивана. – Бестолковая тварь.
Нимау отвернулась и поплыла в противоположную от меня сторону – волнами рубиновых тканей, мантией черных волос. Я едва удержался на месте. Дверь и окна, полные безлунного озера, были моим единственным ориентиром в сюрреалистическом нагромождении вокруг. Я не хотел терять их из виду… что, впрочем, и так обещало случиться, когда погаснет свет.
А он гас. Сначала фонари, из тех, наверное, что когда-то заправляли маслом. Потом уютные домашние торшеры. На столике неподалеку засбоили, как от