– Ассаламу алейкум.

В ответ на «Мир вам» даже самый упоротый религиозный фанатик обязан произнести свое приветствие.

– Ва алейкум, – сквозь зубы нестройно ответили мужчины.

Эмир обратился к сидящему на шерстяном одеяле крепкому седому старику в камуфляжной форме и домашних вязаных носках. Его военные ботинки и автомат лежали у ног.

– Уважаемый Абу Ас-Садык, расскажите нам, пожалуйста, почему вы никогда не пьете чай?

– Это не самый короткий рассказ, эмир, – ответил седой, внимательно рассматривая лицо девушки.

– Я слышал эту горькую историю, когда принимал вас в отряд, уважаемый Абу Ас-Садык, но ребята ее не знают. Им будет полезно. Прошу вас.

– Ну хорошо, – сказал старик, – тогда запаситесь терпением. В Сирии я был имамом, но отказался от этого, потому что от меня требовали восхвалять в мечети президента Хафеза Асада. В той ситуации мы все были лишены достоинства, и такой жизнью мы жили на протяжении более пятидесяти лет, с шестьдесят третьего года до настоящего времени. Я открыл магазин в провинции Ракка. Спецслужбы в то время действовали очень активно, следили за всеми. Их агенты каждый день приходили ко мне в лавку, осматривали мусульманские книги, особенно те, что разъясняют основы ислама и объясняют в полной мере значение фразы «Нет Бога, кроме Аллаха». У меня нашлась одна книга с таким названием. Они арестовали меня, посадили в машину и повезли в Алеппо. Что творилось в пути! Побои, ругань, оскорбления – все то, чего я и вообразить себе не мог. Когда мы приехали в Алеппо, от меня потребовали сказать, где я покупал мои книги. Но я объяснил, что не могу точно указать, где они были куплены, так как мы все работаем с разными поставщиками. Потом меня освободили, и я пришел в лавку, где покупал эти книги, это был магазин «Территория благополучия» в квартале Агюр. Я пришел к владельцу лавки и сказал, что им могут заинтересоваться спецслужбы. В то время во многих лавках проходили обыски. Он мне ответил: «Я тебе ничего не скажу, даже если ты признался, что купил эти книги у меня». Я возразил, что не мог в этом признаться, так как не хотел подвергать его опасности. В тысяча девятьсот восьмидесятом году меня снова арестовали. Потребовали, чтобы я заявил, что такой-то человек приходил ко мне в лавку. Я сказал: «Любой мусульманин может ко мне прийти и купить у меня книги. Я же их продаю». В конце концов меня обвинили в продаже запрещенной литературы и на три года и пять месяцев поместили в тюрьму города Пальмиры. Мы страдали от голода, побоев и пыток. Знаете, каким образом нас водили мыться? Когда нас вели в душ, было запрещено открывать глаза и разговаривать, глаза и рот были закрыты. Мы ходили в легкой одежде и зимой, и летом. Мы приходили в душ, нас было более сотни человек, а нам давали пять минут на всех, чтобы помыться, притом что душевых было всего восемь. Пять минут, чтобы сто человек успели вымыться в восьми душевых! По утрам нам давали один стакан чая на восемь-десять человек. Однажды ко мне подошел человек, который занимался питанием, и сказал, что надзиратели помочились в наш чай. Я попросил его никому больше об этом не рассказывать. Нам принесли чай, и мы его пили, потому что страдали от сильнейшей жажды, и, если бы кто-нибудь отказался от чая, это означало бы для него смерть. Вот так с нами обращались. Выйдя на свободу через три года и пять месяцев, я больше не мог заставить себя пить чай.

Старик прервался, достал из накладного кармана мятую пачку и закурил сигарету. В отряде был строгий запрет на курение, но эмир не сделал ему замечание.

– Как-то раз в праздник в качестве угощения нам выдали одну-единственную банку хумуса на всех, – продолжил пожилой боевик. – И предупредили, что один человек может взять не больше одной крошки хумуса. Тогда в еде, которую нам давали, мы находили червей и нечистоты… Все наши братья подвергались бесконечным пыткам и избиениям. Я помню одну семью из четырех человек, их отец был из Хомса… Этого человека избили так, что он не мог ходить и вообще двигаться, его били тяжелыми предметами. Через некоторое время его отца и сестру освободили, но он так и не смог оправиться от всего произошедшего и сошел с ума. И подобных случаев было много. Могу еще привести примеры. После того как мы год с небольшим провели в тюрьме в Пальмире, нас отправили в суд. Нас было пятьсот человек, а суд длился пять часов. То есть на каждого человека тратили меньше минуты. Судьей был некий лейтенант Сулейман. Это был настоящий преступник, он приговаривал к смерти по двадцать человек подряд, только изредка кому-нибудь говорил: «Уходи». Когда пришла моя очередь предстать перед судом, я вошел, мне велели открыть глаза и сесть на стул. Когда я открыл глаза, то увидел, что этот стул стоит в луже крови. Судья Сулейман спросил меня, принадлежу ли я к организации, я ответил, что у меня нет никаких связей ни с какой организацией. Меня спросили, сотрудничал ли я с кем-нибудь, я ответил отрицательно. Он велел секретарю записать: «Связей с подпольной организацией нет, но он ей сочувствует». Мне приказали выйти, обещали еще раз позвать. Рядом со мной сидел человек, его очень сильно избивали. Мне потом рассказали, что этот человек был из деревни Карканья. Он приглашал людей на лекции по математике, а его обвинили в том, что он проповедник «Братьев-мусульман», и приговорили к смерти. Да-а-а, людей в Сирии казнили безо всяких весомых доказательств, достаточно было лишь подозрений.

Старик замолчал. Во время рассказа Бенфика боялась потерять сознание от усталости и упасть на пол под ноги рассказчика. Сириец внимательно посмотрел на ее лицо с разбитой губой и сказал, обращаясь к эмиру:

– Командир, это не мое дело, но бить людей – очень плохо. Мы должны были казнить ее, отомстить за то, что она убила нашего моджахеда, но вы не дали нам это сделать. Зачем же вы ее бьете? Если решили сохранить этой девушке жизнь, то не бейте, а дайте ей отдохнуть по-человечески.

Эмир промолчал и скомандовал Бенфике:

– Так, пошли! Иди вперед по коридору, а потом вниз по лестнице.

В распахнутых настежь дверях служебных кабинетов были видны спящие на полу и даже на письменных столах боевики. Автоматы и ручные пулеметы лежали рядом с бойцами. У Бенфики мелькнула полусонная мысль о том, что когда исламисты остаются в захваченном населенном пункте надолго, то они всегда устраивают в «штабе» специальную оружейную комнату, где под строгим учетом хранятся боеприпасы. Здесь же повсюду лежали коробки с патронами и снарядами. Значит, террористы не планируют задерживаться в этом пыльном городке. Местный аэропорт – всего лишь временная база отдыха. Завтра или послезавтра они двинутся дальше.

Эмир спустился на первый этаж, потом по ступенькам в подвал и открыл перед ней металлическую дверь. Правая его рука постоянно лежала на деревянной кобуре с пистолетом. Если бы она захотела на него напасть, он бы не успел достать оружие. Значит, эмир не военный. У него нет знаний о безопасном конвоировании пленных. Девушка шагнула внутрь, и полевой командир через порог протянул ей домотканую мужскую рубаху, длинную, как платье. И запер снаружи дверь.

Он поднялся на второй этаж и еще на лестнице замедлил шаг. Возвращаться в «свой» кабинет ему не хотелось. Полузабытое чувство сладкого томления теснилось в груди и животе. Уж не влюбился ли он часом? Заглянул в диспетчерскую – старик из Сирии уже спал, тихо, без храпа и сопения, как настоящий пустынный волк. Заглянул в большое помещение у вышки управления полетами, где отдыхали пятнадцать или двадцать моджахедов. Его отряд состоял в основном из наивных крестьян и необразованных лавочников, решивших очистить мир от неверных и построить честное и справедливое общество для мусульман. На этом нелегком пути встречались и экзотические персонажи. Год назад до них добрался бывший полковник регулярной армии Пакистана. Небольшого роста, худенький, с трехдневной щетиной на боксерском подбородке, лет сорока пяти. На голове серая хлопковая шапка-петушок – всегда натянута до самых бровей. По виду и не скажешь, что полковник, но именно он сбил из крупнокалиберного пулемета взлетающий армейский вертолет, когда отряд яростно атаковал небольшой военный аэродром на юге пару месяцев назад. В отличие от других бойцов, он никогда не носил автомат, просил называть его по-французски – Сolonel [10]– и на религиозного фанатика похож не был. Никто никогда не видел, чтобы он совершал намаз[11]. Другому бы уже давно объявили такфир[12] и казнили перед всем отрядом, но за профессионализм в военном деле ему прощалось всё.