мы всегда слушали во время уборки, и сказала тете:

– Сколько пыли мы вместе вытерли. А теперь ты и сама превращаешься в прах. Боже, как же мы все-таки ничтожны…

Танец был, в общем, совсем простой. Пара шагов в сторону, хлопок в ладоши, потом машем тряпкой над головой. Уже закружившись, я подскочила от испуга: глядя на меня круглыми глазами, на пороге стоял разгневанный Этьен и отчитывал меня.

– Ты что это такое здесь творишь?!

Про себя я подумала, что сама была бы только рада, если бы рядом со мной не плакали, а танцевали, вспоминая хорошие времена. Вообще-то я делала и то и другое. Что мне было ответить Этьену?

– Не знаю, просто хорошие воспоминания.

– Что за ерунда? Ты можешь хоть немного побыть нормальной?

Если бы я была проницательнее, чем он, то поняла бы, что злость его происходит от горя. Но я всего лишь застыла на месте и уставилась на него, ничего не говоря. А потом тихонько запела «Yakety yak, don’t talk back»[7]. Подошел Шарль с двумя стаканчиками кофе, и я сделала ему знак, чтобы отдал мой Этьену.

– По-твоему, это нормально, что твоя девушка пляшет рядом с покойницей?

Шарль нахмурился.

– Не очень – а было бы лучше, если б она в припадке на полу валялась?

– О, и этот туда же. Два придурка…

Шарль кашлянул.

– Не преувеличивай, я же не задом виляла, а повторяла, как мы все вместе танцевали под эту песню. Ты же наверняка помнишь: по воскресеньям тетя к нам приходила и…

Он меня перебил.

– Ну и к чему это? Она же не видит!

Он выпалил это тем агрессивным тоном, который обычно приводил меня в бешенство и заставлял тут же дерзнуть что-нибудь в ответ, но в эту минуту я ответила ровным голосом, глядя прямо ему в глаза:

– А тебе почем знать?

Пришла медсестра, чтобы передать нам пластиковый синий мешок с личными вещами тети. Сквозь пластик я разглядела ее рубашку и лежавший на дне медальон. От их вида меня охватил даже больший могильный ужас, чем от близости бездыханного тела. Когда медсестра перешла к соболезнованиям, Этьен неожиданно решил спросить, что она думает по поводу моих танцев.

– Вы, наверное, за время работы здесь всякого насмотрелись. Вот часто вам приходилось видеть, чтобы рядом с трупом кто-то танцевал?

Медсестра посмотрела на меня, потом на Шарля.

– Насмотрелась я всякого, это верно. Например, недавно меня спросили, убираем ли мы умерших сразу в холодильник, как запеканку. Эту даму я на всю жизнь запомню, очень она меня развеселила.

Я принялась разглядывать свои пальцы, надеясь, что меня не разоблачат. Этьен скривился:

– Да уж, дикость какая-то…

Медсестра улыбнулась и продолжила:

– Люди перед телом часто плачут, кричат, молчат, говорят – и даже отказываются верить, что человек умер. Но чтобы кто-то танцевал – такое я слышу впервые. По-моему, это прекрасно.

Заметив, что по коридору идет медбрат, я показала на него пальцем Этьену:

– Может, его тоже позовем? Заодно и его мнения спросишь.

– Ага, конечно. Очень смешно, Фабьена.

Готовя каталку к тому, чтобы отправить на ней тетю в последний путь, медсестра подмигнула мне. Эпизод с запеканкой останется в секрете. В этот миг я сжала зубы и поклялась, что еще нескоро ее приготовлю снова.

И вот мы трое, стоя бок о бок, смотрели, как удаляются тетя и медсестра. Не шевелясь, мы провожали их глазами, пока они не достигли конца коридора и не исчезли за створками лифта. Меня ужасала мысль, что тетя отправилась в морг и будет теперь лежать совсем одна в тесном ледяном ящике. Мне хотелось кинуться вслед, догнать медсестру – но Шарль взял меня за руку, мы повернулись и медленно двинулись прочь. Недолго выпало тете побродить по здешней земле – и все же Сент-Огюст потерял тогда кусочек весны, и неважно, что на дворе стоял еще октябрь.

Было восемь часов вечера. О возвращении домой и думать не хотелось. Только не так сразу. Я была не в силах избавиться от образов и звуков, которые проносились у меня в голове. Как я улыбаюсь перед дверью, пытаясь рассмешить тетю, кричу Шарлю, чтобы принес ключи, потом Мари-Элен объясняет мне по телефону, как делать массаж сердца. Необходимо было немного побыть одной, и я знала, куда отправлюсь.

– Не подбросишь меня до работы? Мне нужно кое-что сделать.

– Прямо сейчас? Может, лучше поедем к Антуану? Мы созвонились, когда я был в буфете. Он так переживал, что не сразу ответил на звонок.

– Ты ему сказал, что он не смог бы ничем помочь?

– Да. Но он все равно чувствует себя виноватым.

– Понимаю…

На прощание Шарль взял с меня слово, что я позвоню ему, как только закончу, чтобы он немедленно за мной заехал. Этьен, который до сих пор ехал следом, опустил стекло и удивленно выглянул из машины.

– А сюда мы почему приехали?

Я подошла к нему.

– Если есть желание выпить пива у Антуана, то он вас ждет.

– Ну-ну, а ты, значит, чтобы развеяться, идешь в дом для умирающих?

– Этьен, я понимаю, что ты горюешь по Клэр. Но перестань ко мне цепляться, ладно?

Мы помолчали некоторое время – достаточно, чтобы стало ясно, что разговор окончен.

Я помахала Шарлю и зашагала ко входной двери Дома «Птицы».

Тянуло же меня в маленькую часовню, что располагалась рядом со студией. Окно ее было украшено витражом, который по просьбе Лии выбрала Сильви, наша волонтер, мастерица из местной стеклодувни. Кобальтовый прямоугольник со вставками желтого, зеленого и красного. Внизу бледно-голубым было обозначено море, а наверху, в высоте – летящие в просторном небе птицы. Когда на стекло падали лучи солнца, цвета окрашивали пол и стены.

Каждый раз, когда мне случалось проходить мимо открытой часовни, меня тянуло войти – она чем-то напоминала мою уставленную картинами мастерскую. Лучшего места, чтобы уединиться со своими мыслями, было не найти.

Я постаралась войти в хоспис так, чтобы никто меня не увидел, и сумела незамеченной прокрасться в часовню и закрыть за собой дверь. Я думала, что буду плакать, освобождая душу от тяжести, которая накопилась в ней за этот день, – но нет.

Вместо этого я час просидела, переписываясь в телефоне с моей подругой Анной из Калифорнии. Я в подробностях рассказала ей все, что случилось. Она не знала Клэр, но искренне мне сочувствовала. Наша дружба была теперь исключительно виртуальной: мы не виделись уже несколько лет. Когда я написала ей, перенеся мысли о пережитой трагедии из головы в текст, мне стало легче.

Еще сидя в пикапе, я проковыряла дырочку в синем больничном мешке и выудила оттуда тетин медальон. Теперь же я достала его, намотала цепочку на запястье и поднесла руку к глазам, чтобы рассмотреть его вблизи. Он был изумителен. Золотой овал, и на нем – гравировка в виде миниатюрного тюльпана. Я машинально повернула медальон другой стороной и увидела там какую-то мелкую надпись. Очков с собой у меня не было, а без них разобрать я ничего не могла. Я положила украшение в карман и продолжила переписываться с Анной.

В десять часов вечера я пообещала ей, что мы еще спишемся позже, и приглушила в часовне свет. Еще несколько минут я просидела, закрыв глаза. Я мысленно пересмотрела весь минувший день с начала до конца и пожелала, чтобы картины, снова и снова встававшие перед глазами, наконец исчезли. Выходя из часовни, я столкнулась в коридоре с Барбарой.

– Это ты, Фабьена? Все хорошо?

– Просто нужен был маленький перерыв.

Вероятно, она уже не раз видела, как сотрудники заходили сюда собраться с духом.

– Если что, я всегда готова выслушать, хорошо?

– Ты очень добра. Спасибо…

– Кстати, Смарт сегодня был в прекрасном настроении. Даже шутки отпускал.

Поддавшись любопытству, я направилась к комнате номер десять. Час был уже поздний, но мне все равно захотелось проверить, спит ли он. Смарт, как обычно, сидел в постели и читал все тот же журнал.

– Добрый вечер!

Он вскинул голову, как будто я застала его врасплох. Я рассмеялась и извинилась за то, что испугала его. Он и правда глядел веселее. Я