— Простите, сударыня. Я не хотел вас обидеть.

— Бог простит.

— Кристина, — вступил я, — не начать ли тебе подрубать кромку? Скоро предъявлять «Поклонение волхвов» гильдии.

С кромкой можно и подождать, но если сейчас ее не удалить, то еще, чего доброго, она заставит Никола Невинного бухнуться на колени и прочитать молитву. Зрелище, конечно, забавное, но совершенно излишнее.

Кристина взглянула на меня недовольно, но подчинилась. Алиенора присела на корточки и принялась собирать с пола устричные раковины. Филипп сделал движение, явно собираясь присоединиться, но я удержал его за локоть. Его глаза метались от эскизов к Алиеноре и обратно. Филипп живет по соседству и частенько помогает Алиеноре, когда бывает у нас, — опекает ее с тех пор, как оба были детьми. Мы с ним нередко вместе трудимся над эскизами. Порой я даже забываю, что он мне неродной сын.

— Каких размеров будут ковры? — обратился я к Леону.

Леон пустился в пространные объяснения, а я меж тем в уме производил вычисления.

— Как насчет золотой и серебряной нити? Шелк венецианский? Шерсть английская? Сколько фигур на каждом ковре? Какая плотность мильфлёра? Сколько голубого? Сколько красного? Будут ли зубцы? Штриховка?

Пока Леон отвечал на вопросы, я прикидывал, какие назначить сроки и стоимость работы.

— Мне понадобится три года, — произнес я наконец. — Моя цена — четыре сотни туренских ливров, и я оставляю эскизы.

— Шпалеры должны быть закончены к Вербному воскресенью тысяча четыреста девяносто второго года, таково пожелание монсеньора, — тут же отреагировал Леон. Он всегда сыплет словами, как будто заранее все просчитал на несколько ходов вперед. — Его плата — триста туренских ливров, что до эскизов, он забирает их себе, а еще ему хотелось бы получить цветные картоны. Их можно развесить в большой зале, если монсеньору вдруг понадобится перевезти ковры в другое место.

— Твои условия неприемлемы. И ты, Леон, понимаешь это не хуже меня. Ты отводишь на всю работу меньше двух лет. Я не уложусь в такие сроки — не говоря уже о смехотворной плате. Это предложение — издевательство. Поищи себе другого ткача.

Предложение и впрямь звучало как издевательство. Ничего, попытаю удачу с зелеными чулками, авось и пронесет. Все лучше, чем работать за такие деньги.

Алиенора поднялась с корточек, держа поднос. Она подала мне знак, слегка покачав головой. Совсем как мать, подумалось мне, глядя на нее. Хотя нрав у нее, конечно, не такой крутой. Она не может себе позволить быть своенравной.

Никола строил ей глазки. Но она, естественно, не замечала его уловок.

— Если нанять в два раза больше людей, выйдет в два раза быстрее, — предложил Леон.

— Не так оно просто, как кажется. В мастерской помещается в лучшем случае два горизонтальных станка. И что толку от подмастерьев — пусть даже их будет в два раза больше, — все равно за ними присматривать мне. Такую работу не делают с бухты-барахты. И потом, у меня имеются и другие заказы, которые я взял прежде.

Леон замахал руками, отметая мои слабые доводы:

— Откажись от другой работы. Ты справишься. Только взгляни на эту красоту, Жорж. — Он показал на рисунки. — Видишь же, что это очень важный заказ, может, самый важный за все время, что существует твоя мастерская. Зачем огород городить? Все равно твое согласие — дело решенное.

Никола аж засветился от удовольствия. Леон скуп на комплименты.

— Лично я вижу, что эскизы делал человек, который ничего не смыслит в коврах. Над ними еще работать и работать.

У Леона язык хорошо подвешен, не то что у косноязычного Никола.

— Возможно, в слегка измененной форме условия покажутся более привлекательными.

Я заколебался. Условия были настолько ужасны, что их, по-моему, не стоило обсуждать. Этот заказ меня просто разорит.

— Может, обойдемся без золотой нити? — подал голос Филипп. — Эта дама явно не королева и не Дева Мария, хотя с единорогом и напоминает о Богоматери с Младенцем. Ее платье необязательно расшивать золотом.

Я кинул на него сердитый взгляд. Теперь, когда не надо, он лезет с замечаниями. Кто торгуется — я или он? Хотя, возможно, он прав.

— Верно, — поддержал я. — Золото нынче дорого, и работа с ним трудоемкая. Времени уходит гораздо больше.

— Воля ваша, — пожал плечами Леон. — И что нам это дает?

— Еще штриховка, — добавил я. — Это довольно сложный прием, хотя в итоге ковры получаются красивее. Можно выгадать какое-то время, если не соединять утки сплетением, а просто зашить зазоры. Говоря начистоту, если монсеньор Ле Вист и впрямь хочет все получить в лучшем виде, ему стоило бы проявить больше щедрости и не назначать такие сроки.

— Времени у вас столько, сколько я сказал, — отрезал Леон. — К Пасхе тысяча четыреста девяносто второго года ковры должны быть готовы. Повод очень важный. Монсеньор отнюдь не агнец и вряд ли удовлетворится вашими жалкими извинениями.

— Тогда придется пожертвовать либо золотым шитьем, либо штриховкой. Выбирайте.

Леон задумался. Лицо у него непроницаемое. Поди догадайся, что у него на уме. В этом его главное преимущество: он скрывает мысли, пока те не обретают ясность, а уж когда говорит, с ним трудно не согласиться.

— Договорились, — сказал он.

— Но я еще не дал своего согласия, — возразил я. — Мы не обсудили еще кучу вещей. Никола с Филиппом пусть отнесут эскизы в мастерскую. Я подойду чуть попозже. Алиенора, иди помоги матери подрубать канву.

Алиенора сделала недовольное лицо. Ей нравится слушать, как я веду переговоры.

— Ступай, — повторил я.

Как только все ушли, я подлил в кружки пива, и мы с Леоном опять уселись за стол. Теперь, пока никто не стоит над душой, можно всерьез поразмышлять над предложением, которое сделал Леон.

Вечером мы с Кристиной отправились прогуляться на главную площадь. Подойдя к ней, мы остановились полюбоваться зданием ратуши и его стройным шпилем. Жорж-младший и Люк не раз залезали на самую верхушку, чтобы поглазеть на окрестности. Сколько помню себя, здесь идет строительство, и все-таки всякий раз, когда я оказываюсь возле ратуши, меня захлестывает восторг. Во мне поднимается гордость, что я живу в Брюсселе, пусть Никола и смешно подобное чувство.

Мы миновали тянущиеся вдоль площади дома гильдии портных, художников, булочников, плотников, оружейников, лодочников. Хотя уже вечерело, здесь кипела жизнь. Работа есть работа, и она не прекращается с наступлением сумерек. Мы кивали и улыбались, здороваясь с друзьями и соседями, потом ненадолго застряли у l'Arbre d'Or,[9]где помещалась гильдия ткачей. Меня обступили lissiers, и градом посыпались вопросы: о Леоне, об эскизах, об условиях заказа, о Никола Невинном — зачем он приехал. Я знай увертывался, точно мальчишка, играющий в пятнашки.