Наконец мы двинулись дальше. Кристине приспичило полюбоваться собором Святого Михаила и Святой Гудулы при лунном свете. Мы брели по улице Монтень, когда она заговорила о том, что явно весь день вертелось у нее в голове:

— Жоржу-младшему тоже не мешало послушать, как ты обсуждаешь с Леоном дела.

Другая жена высказалась бы в более мягкой форме. Но не моя: что у нее на уме, то и на языке. Не дождавшись ответа, она продолжала:

— Жорж-младший — хороший парень и отличный ткач. Ты прекрасно обучил его ремеслу. Со временем он сделается хозяином мастерской, и ему надо уметь обращаться с заказчиками — торговаться, выставлять свои условия. Почему ты не допускаешь его до этих дел?

Я передернул плечами.

— Мне пока рановато на покой. Еще успеется.

Кристина поджала губы.

— Жорж, у тебя в волосах седина. Твой сын — взрослый мужчина, имеет право жениться, если захочет. Рано или поздно мастерская будет его. Неужели ты хочешь, чтобы он загубил и пустил по ветру все, что создавалось столь долгим трудом? Ты обязан…

— Довольно. — Я ни разу не поднял руку на жену, хотя знавал мужчин, которые не сдержались бы, будь они на моем месте.

Кристина умолкла. Придется поразмышлять над ее словами — никуда не денешься, она так просто не угомонится. Некоторые мужчины не слушают своих жен, но я не из их числа. Только последний глупец не стал бы ее слушать. Кристина выросла в семье ткача, рядом с церковью Нотр-Дам на Саблоне, и управляется с мастерской не многим хуже меня.

Мы молча добрели до собора. Две его башни смутно вырисовывались в сгущающейся темноте.

— Как поладили Брюссель и Париж? — спросил я примирительным тоном.

— Этот Никола больно много о себе воображает, — хмыкнула Кристина. — Филипп убеждал его как мог и сказал столько разумных вещей, объясняя, почему придется менять эскизы. Я вмешалась только раз или два. Филипп — славный парень и совсем из другого теста, не то что этот парижский петух.

Я фыркнул:

— Мне пора. Меня ждут в «Старом псе», мы там собираемся обмыть ковер.

— Attends,[10]Жорж. На чем вы все-таки порешили — ты и Леон-старик? Ты возьмешься за эту работу?

Я пнул лошадиный катышек.

— Я не сказал «да», я не сказал «нет». Пожалуй, у меня нет особого выбора — иначе неприятностей не оберешься. Леон явится к Бурбонам и скажет, что я скопировал их эскиз.

— Ничего ты не копировал, подумаешь — одна деталь. Гильдия будет на твоей стороне. — Она резко остановилась, даже юбка заколыхалась. — И все-таки, мы делаем ковры или нет?

Ни за что нельзя соглашаться. Мне это подсказывал весь мой опыт lissier — оплата никудышная, времени в обрез. Я потеряю другие заказы и, главное, настрой сдавать работу вовремя. Надо проявлять осмотрительность, иначе разоримся.

— Да, — выдавил я, собирая всю волю в кулак. — Беремся. Обязательно. Никогда прежде не видал таких прекрасных рисунков.

Вот оно, подумалось мне. Дама все-таки опутала меня своими чарами.

Кристина рассмеялась — резко, точно звякнул упавший на пол нож. Мне показалось, у нее отлегло от сердца.

— Это будет нашей победой. Вот увидишь.

С утра в мастерской ни души. Тем лучше — как следует смогу рассмотреть эскизы, пока никто не хвастается, как Никола, не лезет с замечаниями, как Кристина, не вертит головой и не улыбается своему шитью, как Алиенора. Наконец-то спокойно погляжу и подумаю.

День был ясным, солнце лилось в окна. Люк чисто подмел пол и вынес мотки шерсти, оставшиеся после «Поклонения волхвов». Станок стоял разобранный и голый, дожидаясь, пока туда заправят новую основу. Дерево время от времени потрескивало, и звук этот напоминал лошадь, переминающуюся в стойле.

Рисунки Никола, свернутые трубочкой, лежали в сундуке вместе с другими эскизами. Мне было известно, где Жорж хранит ключ, и я отомкнул сундук и расстелил рисунки на полу, совсем как мы делали вчера вечером. Никола, покуда мы с ним обсуждали эскизы, прямо-таки пожирал глазами Алиенору, которая, сидя рядышком с матерью, подшивала новый ковер. Весь извертелся, думал, как произвести впечатление. Наконец произнес: «Не отложишь ли шитье, красавица?»

Алиенора и Кристина подняли головы. Никто прежде не называл Алиенору красавицей, независимо от того, что о ней думали. По-моему, она очень красивая — особенно волосы, длинные и золотистые, — но у меня язык отсохнет выговорить вслух такое. Она бы, скорее всего, рассмеялась мне в лицо и обозвала бы дурнем. Я для нее как младший брат, еще и глупый к тому же, хотя я старше на несколько лет.

— В вашем углу тьма кромешная, — продолжил Никола. — Так недолго и окосеть. Пересядьте поближе к окну, здесь побольше света. И потом, я прекрасно осведомлен о брюссельских порядках, заведенных для ткачей. Вам запрещается работать с наступлением сумерек и по воскресеньям тоже. Нам бы, парижским художникам, такую вольницу, а то приходится ломать глаза в темноте.

От удивления мы с Кристиной вытаращили глаза, а Алиенора уткнулась в работу, силясь перебороть смех. Но тут Кристина расхохоталась, а за ней и я.

— Что тут смешного? — обиделся Никола.

Мы еще больше зашлись от смеха. Может, стоит его пожалеть и объяснить, что к чему. Алиенора решилась.

— Эти правила не касаются женщин, — сказала она, когда мы отсмеялись. — Мы не ткачи, а всего лишь семья.

— Ясно, — ответил Никола.

Вид у него был озадаченный, поскольку от объяснения Алиеноры причина нашего смеха не становилась понятнее. Ну и ладно. Так ему и надо, этому парижанину.

Этим вечером мы с Никола мало что успели, потому что вместе с Жоржем-младшим и Люком отправились в «Старый пес», чуть погодя к нам присоединился Жорж, и мы выпили за окончание ковра и за новый заказ. В таверне Никола оживился и все подливал нам пива, хотя обыкновенно мы пьем довольно умеренно.

Этот парижский художник — заядлый хвастун. Я ни разу не был в Париже и вообще редко выбирался за городскую стену, разве что за хворостом, или за грибами, или порыбачить. Но я достаточно изучил парижан и уверен: мне бы не понравилось в Париже. Уж больно они самодовольные. Все у них лучше других — и вино-то у них самое вкусное, и обувь самая крепкая, и одежда самая модная, и кисти самые тонкие, и манера письма самая правильная. Женщины у них рожают больше детей, курицы несут больше яиц, коровы дают больше молока. Соборы самые высокие, корабли самые быстрые, дороги самые ровные. Их пиво гуще, всадники грациознее, и они побеждают во всех сражениях. Наверняка их дерьмо пахнет более сладко.

И я был рад, что сейчас его нет в мастерской. Я изучал эскизы. Голова у меня была тяжелой после вчерашних выпивки, шума и духоты. Я не большой любитель посиделок.