инструкции, распространял листовки, самиздатовские брошюры. Имел контакты с лицами из Московского института управления – рассадника диссидентства. Готовая статья 190–1 УК РСФСР – «распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». Разумеется, его немедленно уволили. Продать секреты он не успел, а может, не имел возможности. Но его могли завербовать, предоставить возможность… Что тогда? Свою вину в случившемся я отвергал и отвергаю – этого человека приняли на работу еще до меня. И только благодаря нашему отделу вывели на чистую воду.

В чем-то этот человек был прав. С антисоветчиной Кольцов не работал. Но от этого слова до конкретного предательства – даже не шаг. В 75-м году Советский Союз подписал Хельсинкские соглашения о безопасности и сотрудничестве в Европе, в том числе по правам человека. Через полгода неуемными «правозащитниками» была создана Московская хельсинкская группа для контроля выполнения Москвой подписанного документа. Находили якобы нарушения, клеветали на строй, проклинали «кровавое ГБ». Организацию подвергли гонениям – и было за что. Членов группы репрессировали. Восьмерых арестовали и приговорили к срокам заключения, шестерых вынудили эмигрировать и лишили гражданства. Еще несколько человек подвергли принудительному лечению в психбольницах. Но никого не расстреляли, хотя общественность требовала. Смутьяны были знатные – до сих пор еще не успокоились.

– Вы знакомы с проектом «12–49»?

– Что вы имеете в виду? – насторожился Урсулович. – Мы не инженеры, в технических характеристиках не разбираемся. Но о том, что есть такой проект и с чем он связан, конечно, знаем. Это приоритетная для учреждения тема. Наша задача – обеспечивать режим секретности, следить, чтобы сотрудники следовали правилам и инструкциям по работе с закрытой документацией. И с этой задачей отдел справляется.

– Сколько людей в вашем подчинении?

– Двое сотрудников со второй формой допуска и двое – с третьей. У меня, как понимаете, первая. В нашем ведении вся копировальная техника, печатные машинки и даже ЭВМ, которые теоретически можно использовать для печати текста.

– Возможна ли утечка секретной информации из отдела?

Вопрос не только покоробил, но и оскорбил. Урсулович начал покрываться пятнами.

– Так, минуточку, Владимир Ильич, – сказал Кольцов. – Давайте уточним одну вещь. Вы занимаетесь своей работой, я – своей. В мои обязанности входит подозревать. Информация может утекать откуда угодно, в том числе из вашего отдела. Последнее – маловероятно, но теоретически допустимо.

– Хоть за это спасибо, – усмехнулся Урсулович. – Нет и еще раз нет, товарищ майор. Это невозможно даже по техническим причинам. Позвольте, я объясню. К нам поступают готовые проекты – после того как с них под надзором наших сотрудников сняты копии. Последние отправляются на «Точприбор» – в заводское КБ. Оригиналы хранятся у нас. Это могут быть проекты отдельных узлов, или, скажем, крупные сборочные единицы. Каждая единица хранения получает инвентарный номер, помещается в отдельную специальную папку, из которой ее невозможно извлечь, не повредив пломбу. Каждая папка опечатывается и передается в хранилище. Ключ от хранилища здесь. – Урсулович показал на массивный стальной сейф в углу. – По окончании рабочего дня он в обязательном порядке передается на вахту, где хранится под охраной в опечатанном шкафу. Охрана учреждения в ночное время усиливается. В хранилище могут работать все сотрудники, но открывать или закрывать помещение могут только двое: я и мой заместитель Барышева Алла Вениаминовна. Печать от папок с документами всегда у меня – это согласовано с руководством предприятия. Подделать ее невозможно. Так что, если злоумышленник проникнет в хранилище, ему придется повредить пломбу, чтобы получить доступ к материалу. Подобных случаев не отмечено – это, знаете ли, очевидно.

«Если только шпион – не вы, Владимир Ильич», – пронеслось в голове Михаила.

– Вы не болеете, не уезжаете в командировки, не ходите в отпуск?

– Понимаю, куда вы клоните. За последние три года я болел один раз. На здоровье не жалуюсь. В командировки не езжу. Отпуск брал два года назад, но отгулял всего неделю. Для полноценного отдыха достаточно выходных. По субботам и воскресеньям институт закрыт. Сотрудники могут войти в здание только с письменного разрешения руководства. Авралы в нашей работе не приветствуются. Плановые задания выполняются исключительно в рабочее время. Я имею полное право передать печать Алле Вениаминовне, но делаю это редко.

– К вам поступают только законченные проекты? Допустим, работа завершена, но эти материалы еще используются. Где хранятся эти документы? Так и лежат на кульманах и на столах?

– Ни в коем случае. Но всякий раз не натаскаешься, это просто неразумно. Во всех отделах есть сейфы, шкафы с замками и пломбами. Сами отделы также закрываются. Это многоуровневая система. Охранники трижды за ночь проходят по коридорам. Не припомню, чтобы в последние годы случались инциденты. Еще есть вопросы, товарищ? Простите, мне нужно работать…

Мнение о человеке не складывалось. Слова о коммунистической морали, нравственности – только слова. Их может сказать любой. Внешне Урсулович выглядел таким, каким пытался предстать – идейно правильным, зацикленным на работе, не очень умным педантом. Но что-то шло вразрез с этим представлением. Лицо сотрудника походило на маску, но глаза были живыми. «Не перехитришь ты меня, майор», – говорили эти глаза. В них что-то то вспыхивало, то таяло. На членство в сообществе темных лошадок товарищ вполне годился…

Глава пятая

Он быстро покурил у открытого окна в коридоре. Табличек угрожающего характера поблизости не было. Борьба с курением в Советском Союзе не велась – в отличие от формальной борьбы с пьянством. Курили везде, пока не начинали возмущаться некурящие.

За открытой дверью шушукались женщины. В голосах звучала тревога. В ЦУМе выкинули то ли югославские, то ли финские сапоги, стоит очередь, сапог осталось мало. Надо брать, но как? Некая Алевтина добежала до ЦУМа в обеденный перерыв, пробилась к прилавку, схватила товар, а теперь хвастается…

– Ну все, девчонки, – бормотала отчаянная сотрудница, – была не была, побегу. Пропадать, так с музыкой. Скажете Погодиной, что мама заболела, я побежала в аптеку.

– А как же проходная? – недоумевала коллега.

– Да ладно, впервые, что ли?

Дефицит в стране становился национальным бедствием. Люди бились в очередях, рыскали по магазинам в поисках нужных товаров. Бешеной популярностью пользовались рынки, барахолки, магазины кооперативной торговли – там хоть втридорога, но можно было купить желаемое.

У Кольцова возникло странное ощущение, что все его подчиненные вдруг собрались и ушли. Надоело им в этом болоте. Давно что-то он их не видел. Но нет, стали появляться.

Люди работали. Алексей Швец беседовал в глубине коридора с парой сотрудников мужского пола. Отвечали неохотно, но отвечали: уж лучше здесь, чем в управлении. Весть о том, что сотрудника вызывали для