«Понимаешь, в центре внимания должны быть сами книги, – объясняли мне на днях Хулия и Пепе, хозяева отметившего недавно двадцатипятилетие книжного магазина Antígona в Сарагосе, – поэтому мы отсекли всё лишнее». Их проект по-настоящему радикален: у них нет веб-страницы, они не предлагают кофе или вино и балуют своих посетителей – настоящие талибы! – первыми изданиями. Их роман начался в одном книжном. Он – предпоследний Мендель, предпоследний на свете букинист, который еще хранит весь книжный фонд в своей голове. В букинистических лавках, что на улице Калье-де-Донселес в Мехико, тоже никто не слышал об электронных каталогах, однако и тех, кто понял бы, о чем мы сейчас говорим, найти будет сложно: лишь изредка посчастливится встретить там среди легионов продавцов настоящего букиниста. Я не склонен драматизировать: история человечества – это воспоминания, которые передаются от поколения к поколению, становясь всё более смутными; воспоминания, которые мы утрачиваем с тем, чтобы приобрести что-то новое. И в тысячах букинистических лавок, в Мехико и во всём мире, еще есть настоящие книговеды всех возрастов, которые любят, хорошо знают и помнят книги. Однако с тех пор, как в начале XIX века эти лавки стали преображаться – появились витрины, открывая их взору прохожих, увеличилось количество читателей, стало больше периодических изданий на стендах и в шкафах, – самым значимым событием в истории книжных стала информатизация их фондов. И их размещение в сети. Память каждого отдельного книготорговца стала частью общей памяти.

Конечно, экран компьютера не может вместить всего, что охватывает взглядом покупатель или случайный посетитель книжного магазина. Поэтому реальный книжный всё еще выигрывает у виртуального: по крайней мере, в том, что касается создания контекста. Сложных систем. Вселенных. В магазине художественной литературы нашему взору открываются линии судьбы и стремящиеся к точке схода перспективы, там словно ведут между собой беседу названия, обложки, символы. Срабатывает своего рода сюрреалистическая машина-генератор неожиданных ассоциаций. В этом-то и заключается вызов, стоящий перед любым книжным проектом обоих измерений: сделать так, чтобы книга стала протагонистом как каждого из ютящихся на нескольких сантиметрах пикселей, так и каждого из реальных трехмерных квадратных метров, но, в то же время, чтобы в них оставалось место и для других героев мира книг – писателей и самих букинистов, книговедов, книготорговцев. Книжные магазины должны с гордостью размещать у себя на стенах и на сайтах информацию об авторах, которые их посещали, и о книготорговцах, которые сделали их такими, какими они стали. Странно, что так поступают в известных кафе и ресторанах, но в книжных – почти никогда. В своем автобиографическом произведении «Errata» Джордж Стайнер описывает места, которые оказали на него серьезное влияние в детстве, и упоминает школу, а также легендарный книжный Gotham Book Mart на 47-й улице Манхэттена: «Его стены были завешаны фотографиями, как правило – с автографами: Джойса, Т. С. Элиота, Фроста, Одена, Фолкнера и более молодых мастеров пера». Выставка новых поступлений, книга посетителей, вырезки из прессы, биографии – пусть они подчеркнут роль как самих книжных, так и их скромных работников, пусть вместо них расскажут их историю. Историю, которая представляет собой своего рода декларацию о намерениях и генеалогию.

Дело в том, что память и скромность – плохие союзники. Только осознавая, насколько важна роль книготорговцев в истории культуры, мы сможем сохранить их наследие. Линии генеалогического древа книготорговцев-приверженцев Испанской Республики еще можно проследить: из Лимы в Монтевидео, из Буэнос-Айреса в Гавану, из Каракаса в Севилью. Их следы – это уже едва заметные мосты между двумя побережьями Атлантического океана, но в наших силах сделать их контуры четче. Мосты, подобные тому, через который перебрался галисийский букинист Элисео Торрес, убегая от гражданской войны, или Абелардо Линарес – чтобы выкупить у вдовы Торреса миллион книг, остававшихся в лавке Элисео в Манхэттене, и обогатить ими свою севильскую книжную лавку под многообещающим названием «Возрождение» (Renacimiento). Торрес, как многие другие до и после него, был не только книготорговцем, но и издателем. Renacimiento тоже выполняет функции издательства. Как и Iberoamericana во Франкфурте и в Мадриде. И Laile с La Central в Барселоне. И Eterna Cadencia в Буэнос-Айресе. И Maruzen в Токио. Сложно найти крупный книжный магазин мирового уровня, который не участвовал бы каким-либо образом в издательских проектах. Вспоминается антология, которую берлинский книжный Autorenbuchhandlung опубликовал к своему тридцатипятилетию. В этой книге собраны и Энценсбергер, и Франзен, и Эстерхази, и Елинек, и многие другие крупные писатели, которые прислали свои тексты и иллюстрации специально к юбилею книжного магазина, олицетворяющего собой единую Германию, победу демократии и капитализма. Потому что все книжные – это одновременно центры локального и глобального, политического и экономического значения, это посольства демократии и свободной торговли.

Вопросы, которые ставит перед нами книжный, не повторяются, они у каждого свои. У каждого читателя есть свой любимый книжный, своя коллекция, свои воспоминания. Еще до того, как было создано собрание Александрийской библиотеки; до того, как уличные торговцы начали продавать книги на европейских постоялых дворах; до того, как изобрели филологию, роман и книгопечатание; до того, как Дидро написал в своем «Письме о книжной торговле», что именно издательский фонд – это основа «торгового промысла и благосостояния» книготорговца; до того, как открыли свои двери первый испанский книжный магазин Roca в Манресе (а было это в 1824 году) и лавка религиозной литературы Calatrava в Мадриде (уже в 1873 году); еще до того, как Адриенна Монье и Сильвия Бич открыли и закрыли свои легендарные книжные на улице Одеон в Париже; и даже до того, как Джордж Оруэлл работал книготорговцем в лондонском Booklover’s Corner накануне испанской гражданской войны, и до того, как, пятьдесят лет спустя, этот книжный превратился в кафе для любителей шахмат, а потом – в пиццерию; гораздо раньше, чем всё это произошло, я, совсем ребенком, попал в книжный магазин Robafaves городка Матаро. Потому что без первого в жизни книжного не было бы и остальных. И если ты еще в юности не проникся любовью к книжным лавкам и магазинам, не стал одержимым книгочеем, вряд ли позже будешь выискивать их во время своих путешествий, изучать их легенды и истории и вообще читать их книги.

Когда пятнадцать лет назад я летел в Сан-Франциско, это было, по сути, тоже наведением мостов между гватемальским El Pensativo и калифорнийским City Lights. Годом ранее, на Рождество, я посещал Париж, чтобы заглянуть в Shakespeare & Company: Джордж Уитман еще был жив, но его с каждым