— Какой же?

— Спиртное, — сказал Говорящий Сверчок, — спиртное — это, тебе, брат, не табуретки. Это горючее для вечных двигателей душ мятежных.

— Спиртное? — кисло переспросил Буратино. — Я-то думал, что-нибудь интересное.

— Ну, знаешь ли, дорогой мой, повторяю, будь поскромнее, а то у тебя амбиции, как у того Каталины, о котором писал Тит Ливий. А амбиций у него было много, зато ума и силёнок мало. И знаешь, как в итоге он закончил?

— Не знаю, — признался Буратино.

— И не знай, я тебе говорю — твой путь к процветанию и большой карьере начнётся с самогона.

— Как-то уж очень прозаично, — произнёс Буратино.

— Прозаично? Может быть, но ведь и Наполеон начинал не с Аустерлица, а с прозаичного расстрела парижан из пушек. Согласен, конечно, в самогоне нет благоухания роз, а даже напротив, он — штука вонючая. Но ты знаешь, что сказал император Веспассиан своему сыну по поводу платных туалетов?

— Не знаю.

— Он сказал своему дураку-сыну, что деньги не пахнут. Запомни эту мудрость, которой почти две тысячи лет. Может, в последствии ты станешь великим инженером или даже учёным, это покажет время. Но иметь приличный доход уже сегодня, а не каком-то там последствии, тебе точно не помешает. А что может принести доход больше, чем нелицензированное безакцизное производство спиртного?

— Что?

— Ничего, если не считать наркотики и оружие. Себестоимость продукта — гроши, а стоимость весьма достойная. Так что перестань упираться и берись за дело.

— Ладно, — вздохнул Буратино, — согласен. Только кое-что меня всё-таки беспокоит в этом деле.

— Что именно? — спросило насекомое.

— У нас в городе уже существует предприятие подобного типа.

— Кто же это? — удивился Говорящий Сверчок.

— Это тётка Джульетта.

— Подумаешь, тётка Джульетта, — хмыкнуло насекомое, — мы её раздавим в два счёта. Она работает по старинке, а мы, вооружившись новыми технологиями и искусством маркетинга, порвём её в клочья. Она нам не конкурентка.

— А ведь я не умею делать самогон, — напомнил Буратино.

— В общем, я тоже, — признался Говорящий Сверчок, — я знаю процесс только теоретически. Слушай, — вдруг оживился он, — а что если обратить конкурента в союзника?

— А это как? — спросил Пиноккио.

— Не знаю, я, вообще, у тебя только советник. Я определяю только стратегические направления, а тактические вопросы ты уж сам решай.

— Легко вам, синьор Говорящий Сверчок, определять стратегические направления, сидючи под комодом, а мне потом корячься.

— А разве тебе было бы легче корячиться без стратегических направлений?

— Нет, конечно, — согласился Буратино, — но всё равно, мне трудно.

— Согласен, трудновато. Но ты уже с детства приобретаешь опыт, а это важно. Когда ты вырастешь, подобные вопросы будут для тебя не вопросы вообще.

— Хорошо бы, — тяжело вздохнул Пиноккио.

— Ладно, поздно уже, — зевнул Говорящий Сверчок, — ложись спать, а я к утру набросаю план действий.

День субботний клонился к своему логическому завершению, и поэтому Пиноккио лёг спать с приятным предвкушением длинной ночи и благостного воскресного сна. Он быстро уснул, в этом возрасте всегда засыпают быстро. Но сон его был недолог, сильная отцовская рука подняла мальчишку за правую ногу с половичка, на котором он спал. И ещё не пробудившись окончательно, парень услышал весьма лаконичный, но полный угрозы вопрос:

— Ну?

— Здравствуйте, папа, — ответил вежливо мальчик, вися вниз головой.

— Ты мне зубы своим «здравствуйте» не заговаривай, — прозвучал ответ, и сильный дух сивушных масел ударил мальчику в нос.

— А что вы от меня хотите, папа? — спросил Пиноккио, которому очень не нравилось висеть вниз головой, но, к сожалению, выбирать ему не приходилось.

— Умничаешь, — констатировал отец, — ну, да ладно, ты у меня доумничаешься.

— В самом деле, папа я ничего не понимаю, что я такого сделал?

Карло, продолжая сжимать ногу сына в одной руке, другой рукой умудрился зажечь свечу. Сел на кровать и, вытянув деревяшку-ногу, казалось, расслабился. Пиноккио понял, что разговор только начинается.

— Что, говоришь, ты сделал? — начал отец, приподнимая сына, чтобы их родственные глаза были на одном уровне. — Ты лучше скажи, чего ты не сделал?

— А чего я не сделал? — спросил Буратино, чувствуя, что дело плохо.

— Убью, сволочь, — пообещал папаша ласково, — ты, гадский ублюдок, сын осла и обезьяны, оказывается, на рынке напёрстки крутишь, в карты играешь. В общем, в деньгах купаешься. Вон даже свечки покупаешь, барин хренов. А родной папочка, инвалид несчастный, почти с голоду помирает.

— Папа, я не знал, что вы умираете с голоду. А свечки мне нужны для того, чтобы учиться. И если вы хотите есть, вон там на столе лежит колбаса, кусок хлеба и помидор. Да и инвалидом, папа, я вас не считаю, вы у меня такой бодрый, такой задорный, — рассуждал Пиноккио, вися вниз головой.

— А я говорю, инвалид, — зло сказал отец и дал сыну в глаз кулаком, — инвалид, — и ещё раз дал, — и не смей перечить своему немощному отцу. Это кто тебя так научил? И объедки мне свои не подсовывай. Колбаса, видите ли, у него есть. Тоже мне граф, колбасу жрёт. А у отца в это время даже полсольдо нету. А ну давай сюда денежки, сволочь, а то убью.

— Папа, зачем же драться, зачем делать из меня боксёрскую грушу, — всхлипывал Пиноккио, — я бы и так вам денежек дал.

— Давай деньги, — прорычал Карло, — нечего здесь хныкать.

— А сколько вам нужно? — спросил Буратино и тут же понял, что вопрос был сформулирован неверно, можно сказать, вопрос был вовсе неуместен.

— Что? — взревел Карло. — Ах, ты, подонок! От родного папы хочешь отделаться жалкой подачкой. Всё давай, подлец! Всё!

С этими словами отец встал во весь рост, взял Пиноккио за обе ноги и начал его трясти, вытрясая всё, что было у мальчишки в карманах вместе с деньгами.

Открытый рот и выпученные глаза были спутниками того удивления, которое поразило старого шарманщика при виде такого количества медных монет, тускло поблёскивающих на полу в свете пляшущего пламени свечи. Карло некоторое время созерцал эти копи царя Соломона, даже отказываясь верить своим глазам. Потом он всё-таки взял себя в