Нет. Если ее убьют, не случится ничего страшного. Раз – и все. В Ангарске было страшнее, в темном подъезде на холодном бетоне, долгое мучительное умирание, в конце которого снова была жизнь, но теперь вперемешку со смертью.

Расслабься, милая. Не жди пулю каждую секунду. Ты все равно ничего не почувствуешь, если правильно выстрелят. Не узнаешь, что умерла.

Улыбнись.

Нет, не так. Это ухмылка, а нужно улыбнуться.

Вот так, уже лучше. Если умрешь, то с улыбкой – как и подобает той, которая не боится смерти.

18. Обострение

Бронированный Mercedes въехал на парковку офиса «Истанбул Иншаат», на первый подземный уровень. Ашур вел машину, Халаф сидел рядом с Ашуром, Ника сидела сзади.

Говорят, понедельник – день тяжелый, но она так не считала. Она устала от воскресенья. Воскресенье прошло впустую. Она пыталась работать в отеле, но Буров-младший мешал ей, отвлекая разговорами и нежностями.

А в субботу он предложил выйти за него замуж.

Дело было в каюте арендованной яхты, после долгих соитий, на обратном пути из Черного моря в Стамбул, в одиннадцать вечера. Буров сказал слова, которые она ждала со дня на день, так как все зашло слишком далеко, дальше дальних границ.

«Ника, ты могла бы быть моей женой? – спросил он, лежа на спине и положив руку ей на бедро. – Как думаешь?»

У нее болел живот, внутри клубилась тьма, но он этого не видел, не чувствовал. Он гладил ее, думая, что ей приятно.

Вот, значит, как. Так нынче делают предложение. Не встают на колено, не открывают красную коробочку с кольцом, не говорят клишированные слова – просто гладят внизу и спрашивают как бы промежду прочим.

«Могла бы, – сказала она. – Теоретически. Но практически не буду».

«Почему? – приподнявшись на локте, он заглянул ей в лицо. – Я тебе не нравлюсь?»

«Ты не знаешь меня. Я не такая, как ты думаешь. Из меня выйдет плохая жена».

Живот скрутило болью, и она закрыла глаза, справляясь с ней во тьме. Иван, знал бы ты, кто я и о чем думаю. Я думаю не о тебе, когда мы занимаемся сексом. Я думаю о Халафе. Он здесь, на яхте, охраняет наш покой, с большим пистолетом под мышкой. Он жарился весь день в костюме, пока мы плавали и загорали. Я была без лифчика. Я сделала это для него – не для тебя. Иван, ты хороший парень, но тебе нужна другая женщина, неужели ты не видишь?

«Ты необычная, – сказал между тем Буров. – Ты не такая, как другие. Они липнут ко мне, восхищаются моей виллой, хвастаются мной как трофеем – а тебе все равно. Этим ты мне и нравишься».

«Если меня однажды убьют или покалечат, как ты будешь себя чувствовать?»

Она села. Обнаженное тело покрылось мурашками в кондиционированном воздухе каюты, и она накинула на себя простыню.

Он убрал руку.

«Ты сможешь выбрать более спокойное занятие, – сказал он. – К примеру, помочь мне с бизнесом».

«А что если я не хочу более спокойное? Мне нравится то, чем я занимаюсь».

«Значит, продолжишь заниматься», – сказал он как-то неуверенно.

«Ты не веришь в то, что говоришь. Ты это знаешь. И знаешь, что я не люблю тебя. – Она провела рукой по его темным густым волосам. – Ты мне нравишься, я благодарна тебе за все, что ты сделал, но это не любовь. Я разучилась любить».

Он отреагировал спокойно. Обнял ее и поцеловал в щеку:

«Я же говорю, ты необычная. Обычная женщина так не скажет».

«Не уверена, что мне нравится быть такой, какая я есть. Обычной быть легче, обычные меньше страдают».

«Страдание – плата за возможность взять более высокие вершины».

На этом они закончили разговор о замужестве и женитьбе. Жених остался вздремнуть в каюте, а невеста сбежала.

Она поднялась на палубу.

Там дежурил Халаф. Она молча встала рядом с ним, под набегающим соленым ветром, и так они стояли вместе, без единого слова, связанные общей тайной, пока не пришел Ашур. Он сменил Халафа, перебросившись с ним парой фраз по-арабски, и Халаф спустился вниз.

Третьего охранника, прибывшего днем из ОАЭ, на яхте не было. Его отправили на «мерсе» на запад Стамбула, для отвода глаз, и сейчас он коротал время в отеле, после нескольких кругов по городу. Иван сказал, что его зовут Хабиб. Он будет с Иваном, а Халаф и Ашур останутся в распоряжении Ники, на случай угрозы ее бесценному телу.

Она спустилась вниз следом за Халафом.

Он ждал ее там.

Они закрылись в темной пустой каюте и все сделали быстро и тихо. Через несколько минут она вернулась на палубу, к теплому морскому ветру, а он пошел за кофе.

Так закончилась суббота. После субботы долго тянулось вязкое скучное воскресенье, и наконец наступил понедельник.

Mercedes остановился.

Вышел Ашур. Осмотрелся.

Вышел Халаф.

Вышла Ника.

На подземной парковке – ни души. Тихо. Слышен шелест вентиляционной системы. Низкий бетонный потолок с проложенными по нему коммуникациями давит сверху.

Им выделили одно из лучших мест, в нескольких шагах от лифта, в зоне топ-менеджмента. Не покойного ли Дмитрия Глущенко это место? Очень может быть. Остальные места заняты, слева и справа, кроме самого ближнего к лифту. Не сложно догадаться, чье оно.

Поднялись на лифте. Халаф предложил вместе дойти до кабинета, но она отказалась. В туалет тоже вместе ходить? Впрочем, если подумать, это не такая уж и плохая идея. Она вспомнила яхту, темную каюту, Халафа – и желание тут же отозвалось болью. В последние дни боль все время с ней. Она не может сбросить напряжение. Халаф лучше, чем Буров, но хуже, чем сутенер из грязного бара, которому можно сунуть трусы в рот. Сейчас это недоступно, она под охраной. Остается лишь резать себя, но это не помогает.

Договорившись о встрече с директором по развитию и с исполняющим обязанности финансового директора, Ника углубилась в изучение документов. Здесь спокойно, нет Бурова-младшего и прочих отвлекающих факторов, как то: кровати, телевизора, бара и заказа еды в номер.

Полнится табличка с суммами. Данные оценочные, но точность Григорию Бурову не нужна. Ему нужны имена. Горшков, Йылмаз, Глущенко – они в списке, на каждого из них что-то есть, но этого пока недостаточно.

Раздался звонок.

Буров-старший. Кажется, она знает, что он хочет сказать.

– Вероника, добрый день. Как ваши дела?

– Добрый день, Григорий Валентинович. Почти закончила. Хочу съездить на пару стройплощадок и подумать над стоимостью земли.

– Настоятельно рекомендую вам ехать не на стройплощадки, а домой. Ситуация обостряется. – Буров сделал паузу. – Мехмет взял больничный и отбыл в неизвестном направлении. Не берет трубку. Это значит, что он сбежал, причем вряд ли от меня, я ему не угрожал. Сейчас пытаемся выяснить, куда он делся. Дома его нет.

– Наверное, боится выпасть с балкона как Глущенко.

– Сам виноват. У вас есть что-нибудь на него?

– Да. И на Горшкова. Но я пока не закончила, жду информацию.

– Приезжайте, расскажете. – Буров помолчал. – Не надейтесь на охрану. Если с вами что-то случится, мы потеряем не только вас, но и результат вашей работы. Звучит цинично, но, надеюсь, вы не обидитесь.

– Я не обидчивая.

– Я вернусь через два дня, – прибавила она. – Информацию отправлю вечером. Не переживайте, я подготовилась на случай преждевременной смерти.

Буров был серьезен.

– Вероника, возвращайтесь, – сказал он. – Хватит того, что есть. С меня сто тысяч, как и обещал. – Он помолчал и затем прибавил: – Считайте, что это приказ. Если не вернетесь сегодня, я уменьшу ваш гонорар. Нет резона там оставаться, слишком опасно.

– Хорошо. С землей разберусь удаленно.

– Отлично. Напишите, пожалуйста, когда купите билеты. Встретим вас в Москве и доставим в безопасное место. С вашими родственниками позже решим. Пусть пока побудут у Вани. Думаю, он будет не против.

Нике послышался намек в голосе Бурова-старшего. Наверняка он знает от сына, что они живут вместе и всё такое. Что он думает по этому поводу? Осуждает? Завидует? Возможно, его волнует лишь информация. Звучит цинично,