Таня поддалась на уговоры. Она никогда раньше не пила водки,ей было весело, экзамены позади, она сдала их на пятерки. Сегодня праздник,значит, надо выпить.

Зажмурившись, она залпом выпила полстакана. Горло сдавилколючий спазм, водка не хотела проходить дальше. Таня закашлялась, Веня тут жесунул ей в рот кусок хлеба с соленым огурцом. Она зажевала, сразу стало легче.

– Ну, хорошо пошла? – улыбнулся Веня, взял из ее рук стакани допил оставшуюся половину.

Потанцевав еще немного в актовом зале, они потихонькуубежали в парк. Ночь была теплая и ясная. В таинственной тишине позваниваликомары, поскрипывали толстые стволы старых кедров. Опершись на Бенину руку,Таня сняла нарядные лаковые туфли и пошла босиком по ночной росе.

Они шли все дальше вдоль берега Тобола. Было полнолуние.Широкий слоистый столб лунного света мягко покачивался на спокойной речнойводе. Вокруг не было ни души.

– Венечка, а я ведь пьяная, – весело сказала Таня, – у меняголова кружится. Зачем ты заставил меня эту проклятую водку пить? Никогдабольше не буду.

– Хочешь, искупаемся? – предложил он. – Мигом хмель пройдет.

– Но у меня же нет купальника…

– Зачем тебе купальник? Кого ты здесь стесняешься? Это жекайф – купаться голышом.

– Как это – кого стесняюсь? Тебя, конечно. – Она засмеялась.– И вода холодная…

Он притянул ее к себе и нащупал руками «молнию» нарядноговыпускного платья.

– С ума сошел?! Пусти! – Она попыталась выскользнуть из егорук.

«Молния» заела, в ней застряла прядка, выбившаяся из длиннойкосы. Он дернул изо всех сил.

– Что ты делаешь? Больно же! – Таня все-таки вырвалась, новсего на секунду.

Он тут же обхватил ее руками и повалил на мокрую траву.

– Веня, Венечка, не надо…

Он быстро и ловко стянул с нее платье и так же, как когда-тоЛарочке, зажал ей рукой рот и нос. Она замычала, дернула головой, он чувствовалпод своей ладонью теплое дыхание из ее ноздрей.

Он крепче прижал руку к ее лицу. Она поцеловала его ладонь итут же с силой оторвала ее от своего лица.

– Венечка, не надо, я так не могу дышать. Поцелуй меня, –прошептала она.

Он стал жадно целовать ее длинную упругую шею, тонкие, чутьвыступающие ключицы. От ее кожи пахло не дешевыми духами, а ландышем и горьковатойхвоей. У Вени сильно стучало сердце, он чувствовал, что так же быстро и сильностучит ее сердце.

«Сейчас все будет как у всех, все будет нормально, голодпройдет, – неслось у него в голове, – она очень красивая, она меня любит… Янормальный парень, все будет как у всех…»

Но глаза заволокло черной пеленой, словно кто-то накрыл егосверху глухим, непроницаемым колпаком. Тело больше не подчиняется воле иразуму. Своей, отдельной жизнью жили его руки, и он не понимал, что они делают.

– Перестань, мне больно! – неожиданно выкрикнула девочка.

Его руки не могли остановиться. Они сжимали маленькуютвердую грудь, ногти впивались в тонкую кожу.

– Веня, перестань! Мне очень больно!

Она кричала слишком громко, ее крик неприятно резал слух.

– Тихо, тихо… Это должно быть больно, я знаю, – быстрозаговорил он, – это всегда больно.

– Нет, я так не хочу, так нельзя. Ты сумасшедший! Онапопыталась вырваться. Он сам не заметил, как сдавил ладонями ее тонкую шею. Онапробовала оторвать его руки, пыталась ударить его коленом. Это было похоже насхватку двух разъяренных животных, бьющихся не на жизнь, а на смерть.

Краешком уходящего человеческого сознания Веня понял, чтоименно этого он хотел, именно этого ждал – не любовной страсти, а смертельной…

Таня Костылева была сильней Ларочки. Ему пришлось закутатьее голову валявшимся рядом выпускным платьем. Платье было из плотного белогокримплена, оно не пропускало воздуха.

Гибкое крепкое тело под ним дергалось и билось, но он уженичего не соображал. На него нахлынула волна острого, дикого наслаждения. Емуказалось, что в него вливается какая-то новая, ослепительная, непобедимая сила.

По телу девочки пробежала крупная дрожь, пронзив егонасквозь вспышкой молнии. Он чувствовал, что сейчас с каждым движением, скаждым вздохом он становится сильней. Он делается почти бессмертным, утоляясвой лютый, звериный голод…

Он не знал, сколько прошло времени. Насытившись,опомнившись, он размотал кримпленовое белое платье, и в лунном свете прямо нанего глянули неподвижные ярко-голубые глаза.

Он испугался. Неужели он хотел именно этого? Неужели толькотак можно накормить жадного зверя, живущего в его душе? Таня больше не дышит,зато сытый зверь может теперь дышать полной грудью.

Ослепительная непобедимая сила, влившаяся в него сейчас,была жизнью Тани Костылевой. Он вобрал ее в себя, впитал всю до капли. Так, итолько так он мог утолить лютый голод. Иного способа не дано. Она самавиновата, она томила и мучила его столько времени, она разжигала в нем ненависть,играла с ним в свои мерзкие, лживые, романтические игры…

Зачем она без конца говорила, будто любит его? Нет никакойлюбви, все ложь и лицемерие. Никто никого не любит. Если он не нужен дажеродной матери, то какое дело до него этой чужой девочке? Зачем она играла с нимв эти игры?

Он почувствовал, что по щекам текут горячие, горькие слезы.Он плакал от жалости, но не к убитой девочке, а к самому себе, маленькомупослушному мальчику, которого никто не любит и которому все врут. От слез сталолегко и хорошо. В голове прояснилось.

Быстро оглядевшись, он натянул на теплое еще тело трусы,поправил лифчик, машинально отметив, что белье не порвано. И ссадин на теле нет– во всяком случае, при лунном свете незаметно.

Потом он аккуратно повесил белое платье на ствол поваленнойберезы, нашел и поставил рядом нарядные лаковые туфли. Раздевшись, оставив своивещи тут же, на стволе, он потащил тело к реке, столкнул в воду, прыгнул сам ине спеша поплыл к середине реки, на глубину, подныривая под тело, таща его засобой.

В памяти возник ряд картинок с большого фанерного стенда нагородском пляже, наглядно показывавших, как лучше вытаскивать утопающего изводы, как его удобней поддерживать. Он старался делать все, как на техкартинках, только тащил тело не к берегу, а от него.

Вода действительно была холодной. Он подумал, что надо бытьосторожней в середине, на глубине. Там сильное течение, если сведет ногу, можноутонуть.