– Добрый вечер, Регина Валентиновна! – Вооруженный охранникраспахнул переднюю дверцу машины и подал руку высокой худощавой женщине,сидевшей за рулем. Женщина осторожно поставила ногу в замшевом высоком сапогена землю и, опираясь на руку охранника, вылезла из машины.

– Привет, Гена. В гараж пока не загоняй, я ненадолго. Войдяв особняк, Регина Валентиновна скинула легкую норковую шубку на рукиподоспевшей горничной и осталась в строгом шелковом костюме. Из огромногозеркала в старинной, черного дерева, раме смотрела на Регину Валентиновнуэлегантная сорокалетняя дама с точеной длинноногой фигурой и идеальноправильным лицом. Густые прямые волосы цвета спелой пшеницы были подстриженыпростым строгим каре без челки и едва прикрывали стройную холеную шею.

В зеркале за ее спиной появилось очень бледное, немногоотечное мужское лицо. Мужчина был белокур и Встрепан, на впалых щекахпоблескивала светлая вчерашняя щетина. Бледно-голубые ясные глаза глядели вспокойные карие глаза Регины Валентиновны как-то тупо и бессмысленно. Резкооглянувшись, она заметила, что руки у мужчины крупно дрожат, на большом пальцеправой руки был безобразный черный порез с только что запекшейся кровавойкоркой.

– Тебе надо побриться, Веня, – тихо сказала она и, подойдя кмужчине, провела рукой по его щеке. На ногтях был бледно-телесный матовый лак.

– Регина, я погибаю, я не могу, – громким шепотом прокричалВениамин Волков, – сделай что-нибудь, я не могу…

Быстро оглядевшись, убедившись, что ни горничной, нисекретарши, никого из охранников поблизости нет, Регина вмазала Вене крепкуюпощечину и тихо произнесла:

– Молчать, скотина!

Вздрогнув, Веня сразу обмяк, руки перестали трястись, глазаприняли осмысленное, но испуганное и усталое выражение.

– Ты видишь, надо что-то делать! – сказал он вполнеспокойным, будничным голосом. – Еще немного, и я сорвусь.

– Ну, до срыва, положим, далеко, – возразила Регина таким жеспокойным, будничным голосом. Даже интонации у нее и у Волкова былиодинаковыми.

– Нет, – безнадежно покачал он головой, – сегодня это чутьне произошло.

– Но ведь не произошло, ты сумел с собой справиться. Ты ужечетырнадцать лет здоров. Это срок, Веня, – это серьезный срок.

Волков молча показал ей пораненный большой палец правой руки.Внимательно взглянув на испачканную черными чернилами и кровью подушечкупальца, Регина только пожала плечами.

– Ты мог бы обойтись и без боли, ты просто устал. Чем тыэто? Ручкой?

– «Паркером», – кивнул он.

– Жалко, хороший был «Паркер», – вздохнула Регина, – ладно,поехали.

– Только в твоей машине! – слабо улыбнулся он. – Там всалоне воздух лучше.

– В «Вольво» лучше воздух, чем в «Линкольне»? – веселорассмеялась Регина. – Да, Веня, ты определенно устал.

Через час с небольшим синий «Вольво» Регины ВалентиновныГрадской остановился у старой двухэтажной дачи в подмосковном Переделкине. Домбыл огорожен высоким металлическим забором, внутри у ворот находилась теплаябудка охранника.

– Опять дрыхнет, подлец, – добродушно заметила Регина,доставая из «бардачка» маленький пульт дистанционного управления и открываявысокие ворота нажатием кнопки.

Из будки показалась сонная физиономия охранника, потом онвесь целиком выскочил на свет Божий как ошпаренный и по старой ментовскойпривычке почтительно козырнул хозяевам.

– Доброе утро, отставной капитан! – саркастическиприветствовала его хозяйка. – Как спалось в девять вечера?

– Виноват, Регина Валентиновна! – отрапортовал охранник. –Ей-богу, сам не заметил, как уснул!

– Спасибо, что не в гостиной на диване, – добродушнохмыкнула Регина. – Ладно, можешь пойти на кухню, пусть Людмилка покормит тебя,и кофе выпей, негоже спать на боевом посту, товарищ отставной капитан, гляди,уволю. Вот ведь, – обернулась Регина к молчавшему Вене, – боится местопотерять, а дрыхнет, поганец, без задних ног.

Веня ничего не ответил и прошел вслед за ней в дом. Дача этакогда-то принадлежала известному советскому писателю, сталинскому лауреату.Потомки орденоносца продали ее Волкову задорого, но ни он, ни Регина не жалелипотраченных денег. Регина давно приглядела именно этот участок в тихомэлитарном писательском поселке. Ей нравилось, что он стоит на углу, в глубинеулицы, и упирается одной стороной в живописную березовую рощицу, а другой – внебольшой лужок, на котором летом невинно и радостно расцветают ярко-лимонныелютики.

– Сообрази-ка нам, Людмилка, что-нибудь на ужин, – бросилаРегина полной розовощекой девушке, встретившей их на пороге, – только сделайлегкое что-нибудь, рыбки там, салатику.

– Поняла, Регина Валентиновна, севрюжку запечь или в гриле?

– Веня, ты спишь, что ли, – Регина прикоснулась к его плечу,– ты какую хочешь севрюгу, запеченную с грибами или в гриле?

– Я не голоден.

– Ладно, Людмилка, пока их светлость ломаться будут, тысделай в гриле, как я люблю, без соли и без соусов, только лимончиком спрысни.Ему еще картошечки молоденькой, немного, штучки четыре, отвари, и сверхуукропчиком посыпь. А мне, как всегда, только спаржу. И не вздумай кластьсметану, а то я тебя знаю, тебе бы только пожирней меня накормить, бедную!

Когда кухарка удалилась, Регина окинула Волкова холоднымоценивающим взглядом и тихо спросила:

– Ну что, горе мое, потерпишь, дашь хотя бы перекурить, илиполчаса до ужина работать будем?

– Ты же сама видишь…

Она видела, губы его обметало белым тонким налетом, рукиопять тряслись.

– Ладно, пошли, – кивнула она.

В бывшем писательском кабинете теперь вместо дубовогописьменного стола стоял маленький дамский секретер восемнадцатого века, акнижные полки были уставлены не сочинениями великих вождей, а томами Большоймедицинской энциклопедии, книгами по психиатрии на четырех языках – русском,английском, немецком и французском, а также сомнениями Ницше, Фрейда, Рерихов.Три стены, покрытые Книжными полками от пола до потолка, пестрели исключительнофилософской, психологической и мистической литературой.

Взглянув на корешки книг внимательно, можно было заметить,что это – не коллекция нувориша-библиофила, а книги, в которые постояннозаглядывает хозяйка библиотеки.

Стянув замшевые сапожки, Регина уселась на низкую широкуюкушетку, поджала под себя стройные ноги в тонких телесных колготках. Волков селпрямо на пол, напротив нее, и застыл, неотрывно глядя в ее карие глаза, странномерцающие при свете настольной лампы.