Позабыл…

И голоса своих родителей тоже. А теперь уже не вспомнит. Никогда. И не услышит. Их нет больше. Так сказал ему старший. Они погибли, с его слов, отдыхая на даче.

Валера почувствовал, что лицу снова сделалось горячо и мокро. Он опять плакал. Что-то за последние дни он слишком часто плачет. Расслабился или…

Или оживает? Возвращается к нормальной жизни его испохабленная собственной низостью душа? Может, с этих самых слез и начнется его возвращение? Подъем туда, откуда он так стремительно скатился.

Он завозился, поняв, что замерз. Сунул голову под куртку, принялся часто и глубоко дышать, пытаясь нагнать внутрь больше теплого воздуха, чтобы согреться. Начал с силой разжимать и зажимать пальцы, шевелить ногами. Кровь побежала по венам, тело закололо, – стало чуть лучше. Но он не остановился, продолжил возиться, словно ехал на велосипеде.

У него, кстати, был велик. Дорогой, модный. Родители купили в подарок на Новый год перед окончанием школы. Он очень сдержанно поблагодарил их тогда, – было стыдно показывать радость. Он же пацан! Не на шею же им кидаться. Мама даже немного обиделась, отец был обескуражен. Но не упрекнули. Отец просто сказал:

– Катайся, сынок.

А сынок взял и пропил его уже через полгода, и не потому, что деньги срочно были нужны на опохмелку – просто из куража какого-то сволочного. Типа, на хрен от вас ничего не надо. Не нуждаюсь.

Идиот! Какой же он идиот! Полжизни бы отдал, чтобы вернуть то время, прощения попросить. Опоздал! Он опоздал с прощением. Родителей больше нет.

Валера почувствовал, что согрелся, осторожно разгреб солому и выглянул наружу. Стог сена, который он выбрал для ночевки, стоял возле самой кромки поля. Вчера с вечера он очень аккуратно пробирался к нему, не оставляя следов – за ним могла быть погоня. Все еще могла, хотя он надеялся, что они отстали.

Два дня он отчаянно путал следы, пытаясь оторваться от преследователей. Их было двое. Он их не знал, даже ни разу не видел в общине. Знакомой была лишь машина, – та самая, на которой они с Игорем возили в лес загнувшихся наркоманов и алкашей. Машина та, а люди чужие: два здоровенных, широкоплечих парня, молчаливых и суровых. Они искали его не очень умело и совершенно не умели читать следы. В первую ночь Валера отошел от поселка, где располагалась община, всего на полкилометра, – наследил до леса и повернул обратно, четко ступая по своим следам. Спрятался в заброшенной высоковольтной будке примерно в пятидесяти метрах от ворот в поселок. Он прекрасно все слышал, – как перед выездом машины за ворота кто-то отдает распоряжения молчаливой мускулистой парочке. Звучало завуалированно, но смысл был ясен: живым он в поселке не нужен.

Машина вернулась часа через три. Немногословные парни отчитались, что потеряли след в лесу.

– Да-а-а… – громко протянул тот самый старший, который навещал его в день гибели Игоря. – Там его хрен найдешь, он каждую тропку знает. Ладно… Из леса ему тоже выйти надо – на дорогу. Завтра будете курсировать по трассе. Авось найдется пропажа.

Именно по этой причине Валера не вышел на дорогу, а шел ночами по кромке леса, по полям, старательно огибая деревни. Но сегодня не получится, – он очень хочет есть. Те несколько сухарей, которые завалялись в их домике, кончились. Желудок болел от голода. Он слабел. Жрать мышей, которых в полях были полчища, он не мог, – брезговал и боялся заразы. Он должен был выжить. И отомстить этим чудовищам, провозгласивших себя спасителями.

Он просидел в стоге сена еще час, пока совсем не стемнело, выкатился из стога наружу, присел и прислушался. Тишина гробовая. Ни звука шагов, ни рокота автомобильного мотора. Только ветер чуть подвывает да мыши пищат. Он глянул влево – там была деревня. Он не дошел вчера до нее с полкилометра – стало светать, и он спрятался в стогу. Сейчас на небе снова звезды, в деревне зажглись огни, пора идти.

Валера шел и считал шаги: так было легче передвигаться. Если не считать, то можно сойти с ума от всяких поганых мыслей. От угрызений совести. От ощущения собственной никчемности.

Как можно было стать тем, кем он стал?! Безвольное животное, до седьмого пота работающее на горстку преступников и хоронившее безвременно ушедших от пагубных привычек людишек. Еще и радовались с Игорьком, как последние дураки, что их кормили баландой, давали крышу над головой и одевали во что-то. А то, что они отрабатывали свой скудный харч, и даже сверх того, в голову не приходило. Подписывали какие-то бумаги, как та тетка, чей адвокат нарисовался в общине, и в результате остались ни с чем. Опять же, это у Игоря ничего не было в прошлой жизни. У родителей Валеры как раз имелась та самая недвижимость, за которую могли убить. И если он – лох проклятый – подписал именно генеральную доверенность на совершение всех сделок с недвижимостью, то теперь, после смерти родителей, он, вступив в наследство, автоматически всего лишался. И еще вопрос: как именно умерли его родители? Никто им не помог? К примеру, та самая молчаливая парочка, что пасла его сейчас на трассе.

– Семьсот тридцать восемь, семьсот тридцать девять…

Надо было считать шаги, иначе от мыслей можно было умереть прямо в поле. Ведь если его родители умерли не своей смертью, получалось, что по его вине!

– Сука! – всхлипнул он, сбившись со счета. – Отомщу, сука!..

Первый дом в деревне был обнесен глухим забором, крыша новенькая, дорогая. Валера прошел мимо. Мимо второго и третьего тоже прошагал, а вот на четвертом остановил свой выбор: повалившийся плетень с огорода, старенькая изба, в маленьком окне тусклый свет. Стараясь не трещать сухими ветками, он подкрался и заглянул внутрь. Старушка в платочке, длинной цветастой юбке и теплой кофте только что отошла от стола и вышла, видимо, в другую комнату. Больше никого.

Койка панцирная в углу под расшитым вручную покрывалом. Гора подушек под кружевной накидкой. В другом углу сундук. В центре тесной комнатки круглый стол под яркой клеенкой, на нем чугунок с половником, из которого валит пар. Рядом тарелка с ложкой и блюдце с большими ломтями хлеба. Значит, старушка живет. Может, пустит? Не испугается? Он ей ведь всю правду, как на духу, выложит, не соврет ни слова. Устал в себе носить. Неподъемная ноша.

Валера отступил от окна, повернулся, чтобы пойти к входной двери, и не смог – в грудь ему уперлось дуло старенькой винтовки.

– Стоять! – приказала нервно та самая старушка, которая только что топталась возле стола.

– Стою, – спокойно ответил Валера и даже обе руки поднял. – Я не вор, не убийца.

– Тогда кто? Чего в окно заглядывал?

Ее морщинистое лицо было очень строгим и жестким – такую на жалость не возьмешь, до слез не доведешь своей стремной историей. Он со вздохом признался:

– Есть я хочу. Очень! Два дня в пути. Желудок подводит.

– Где же ты спал в пути-то? – Дуло винтовки не опустилось ни на сантиметр.

– В стогах. Не очень тепло, но не замерзнешь до смерти.