— Бабушка умерла 25 янв 3 ч. дня 1942 г.».

В двухкомнатной квартире семья Савичевых в целях экономии топила печь лишь в одной комнате. Вторая, холодная, стала нежилой. Туда и отнесли тело бабушки, умершей от дистрофии в конце января. Как это почти всегда бывало в блокаду, до конца месяца тело старались скрывать, чтобы получить за умершего хлеб, выдаваемый по карточке, и продлить жизнь оставшимся в живых.

«Л — Лека умер 17 марта в 5 час утра 1942 г.».

Леонид был в семье главным заводилой — играл в самодеятельном оркестре, устраивал в этом доме концерты и петь привлекал всех родственников. В армию его не взяли из-за плохого зрения, и он пошел на Адмиралтейский завод, где часто ночевал, так как, уже став дистрофиком, не мог ходить на Васильевский остров через Неву. «Леонид Савичев работал очень старательно, ни разу не опоздал на смену, хотя был истощен. Но однажды он на завод не пришел»[43].

«В — Дядя Вася умер 13 апреля в 2 ч ночь 1942 г.».

«Л — Дядя Леша 10 мая в 4 ч дня. 1942».

Оба дяди, несмотря на возраст, пытались отправиться на фронт, но остались в городе служить в ПВО. Скончались от дистрофии.

«М — Мама в 13 мая в 7-30 час утра 1942 г.».

Мария, одна из лучших сотрудниц швейной артели, работала здесь, на дому, швеей и вышивальщицей, а с началом войны стала шить обмундирование для солдат. Потеряв мать, Таня заполнила оставшиеся страницы записной книжки: «Савичевы умерли. Умерли все. Осталась одна Таня». Нину и Мишу девочка в дневник не вписала, потому что исчезли они неожиданно и дат их смерти она не знала.

Позже выяснится, что брат и сестра выжили — Нину эвакуировали прямо с завода без возможности известить семью, а про Мишу, уехавшего на фронт, семья знала только известие об окружении его отряда фашистами. Он выжил, но письма его в осажденный Ленинград не доходили.

Птицы смерти в зените стоят. Кто идет выручать Ленинград? Не шумите вокруг — он дышит, Он живой еще, он все слышит: Как на влажном балтийском дне Сыновья его стонут во сне, Как из недр его вопли: «Хлеба!» — До седьмого доходят неба… Но безжалостна эта твердь. И глядит из всех окон — смерть. И стоит везде на часах И уйти не пускает страх[44].

Литература

Алексеев С. Л. Великие битвы великой страны. М., 2013.

Ахматова А. А. Соч.: в 2 т. Т. 1. М.: Правда, 1990.

Весь Ленинград. 1924–1928 гг.

Маркова Л.Н. Блокадная хроника Тани Савичевой // Петербургская семья. 2009. 26 сент.

Мелуа А.И. Блокада Ленинграда: энциклопедия. М.; СПб.: Гуманистика, 1999. Миксон И. Жила, была. Л., 1991.

«Оставшись одна, Таня Савичева пришла к соседям» // Аргументы и факты. 2004. 18 февр.

Солсбери Г. 900 дней. Блокада Ленинграда / пер. с англ. М., 1993.

Сульдин А.В. Блокада Ленинграда. Полная хроника — 900 дней и ночей. М., 2015.

Доходный дом

(1899 г., архитектор В. В. Виндельбандт; Фурштатская ул., 12 / Друскеникский пер, 4)

«Петербург. 1919 год. Сугробы. Тишина. Холод и голод. Вспученный от ячменной каши живот. Немытые месяц ноги. Окна, забитые тряпьем. Жидкая сажа печки… Вхожу в дом. Огромный дом на Фурштатской. Лифт висит. В нем — замерзшие нечистоты. Дверь во втором этаже. Стучу. Никого. Звоню. На удивление, звонит звонок. Открывает горничная в наколке и туфельках. Тепло. Боже мой, тепло!.. Нет, этому поверить нельзя — натоплена огромная кафельная печка, да так, что подойти нельзя. Ковры. Занавески. Живые цветы — гиацинты синие — в корзине на столике. Коробка драгоценных папирос. Синяя, почти как гиацинты, дымчатая кошка вытягивает высокую спину, увидев меня, и женщина, почему-то в белом платье — или капоте (я не различаю), или это то, что надевается под платье, — идет ко мне, улыбаясь, протягивая руку с розовыми длинными ногтями. И чулки у нее розовые тоже. Розовые чулки!..

Она усадила меня в кресло, взяла мои руки в свои, сама расстегнула мне ворот, чтобы не было слишком жарко. Потом велела раздеться, позвонила горничной и приказала подать чай. Она смотрела на меня с невыразимым вниманием, забота была в ее глазах, забота и любопытство… Потом, когда принесли чай, она налила себе и мне, положила мне на тарелку тонкие ломтики белого хлеба, намазанные маслом и покрытые ветчиной и сыром, и стала говорить сама, слегка повернувшись в сторону, чтобы не смущать меня. И я ела, ела, ела…

Фурштатская улица, 12/Друскеникский переулок, 4

Я никогда еще не встречала в своей жизни такой женщины — от нее шло на меня дуновение какого-то таинственного, прекрасного и побеждающего равновесия.

Но когда я думала о гиацинтах, о горничной, о тепле и чистоте, что-то бунтовало во мне, и я спрашивала себя: неужели все это действительно существует, и не найдется управы