Хотя обличительные речения свои Бушуев вновь выпалилпо-русски, Реджинальд проявил чудеса догадливости и встал рядом со стуломплачущей Марьи Лукиничны с таким видом, что и слепому сделалось бы ясно: дамуон не намерен никому давать в обиду — как и подобает истинному джентльмену.Возможно, именно каменно, вызывающе выпяченная челюсть сэра Реджинальда и отрезвилаБушуева, потому что он с видимым усилием овладел собою и сообщил, что его дочьвот уже который день гостит в доме магараджи Такура по приглашению его супруги— магарани, которая обучает Варьку индусским обычаям и верованиям, коими тачрезвычайно увлечена. А сам Петр Лукич выезжает в Такур завтра же, чтобыприсутствовать на праздновании в честь рождения у магараджи долгожданноговнука.

Причина была вполне приличная, что и говорить, однако отБушуева не укрылся мгновенный недоумевающий взгляд, которым обменялись егогости.

А ведь было чему удивляться! У обоих промелькнуловоспоминание о свежих кровоподтеках на лице рабыни, встреченной у ворот. ЕжелиБушуев уверяет, что Варвара уже другую неделю в гостях, кто же так жестокоизбил бедняжку? Сам хозяин? Его сестра? Но такого даже самое изощренноевоображение не в силах было представить! И к тому же рабыня явственно сказала,что мучила ее молодая мэм-сагиб… Похоже, Петр Лукич просто-напросто врет,прикрывая дочь. Ну что ж, это его отеческое право, и не дело гостей за что-тоупрекать хозяина. В чужой монастырь со своим уставом, как известно, не лезут,подумали оба приятеля, а для того, чтобы сгладить наступившую неловкость,Реджинальд поспешил сообщить, что тоже приглашен в Такур и берет с собоюВасилия. Однако вот какая незадача приключилась с его приятелем…

Последовало повествование о кораблекрушении, опасностях,странствии по побережью (о провале в памяти Реджинальд не счел нужнымупомянуть), потере всех денег и имущества. Василий назвал имена общих знакомыхв Москве и своего поручителя в Калькутте, после чего Бушуев упер руки в боки игрозно заявил, что плевать ему на всякие поручительства, и, явись к немуВасилий просто так, голый и босый, но скажи: я, мол, русский, — Бушуев немедляоткрыл бы ему свой кошелек, потому что он не из тех, кто способен оставитьсоотечественника в беде. В подтверждение сих слов Аверинцеву был тотчас жезаявлен неограниченный кредит, и щедрость Бушуева простерлась до того, что ондаже позволил приятелям взять в его кладовых подарки для магараджи Такура. Часспустя отменные дары были выбраны. Ими явились китайские фарфоровыечернильницы, японские чашечки для водки, лаковые дощечки с перламутровойинкрустацией, несколько хоросанских клинков отменного, по словам Василия,булата, четыреста штук сукна багряного цвета и пятьдесят желтого, затем сотняштук сукна алого цвета высшего достоинства, пять настенных часов, двенадцатьзеркал, немецкой работы глобус, тщательнейшим образом разрисованный, и всякиеподобные вещи, призванные взволновать весь двор магараджи и его самого: эти европейские игрушки благодаря новизне приобретали странную, фантастическую цену вглазах людей, которые горстями гребли серебро, золото и алмазы!

Уже глубоким вечером молодые люди покинули гостеприимный домрусского купца, заручившись его обещанием завтра же прислать все нужные товары.Прощались ненадолго: через день им предстояло встретиться у магараджи Такура.

— Где мы будем иметь удовольствие увидеть очаровательнуюмисс Барбару, — не преминул добавить помешанный на учтивости сэр Реджинальд.

При этом Марья Лукинична с трудом удержала руку, взлетевшуюдля крестного знамения, ее брат едва приостановил свои кустистые брови, так иноровившие Грозно сдвинуться у переносицы, словно бровищи Перуна-громовержца,сулившие смертным громы и молнии, ну а Василий… Василий с кислой улыбкойподумал, что, попадись эта неведомая зловещая мисс Барбара нынче своему батюшкепод горячую руку, вид у нее, пожалуй, сделался бы еще более плачевным, чем утой измученной, забитой беглянки! Отчего-то мысль сия доставила емуудовольствие и на некоторое время даже почти заглушила неизъяснимый суеверныйстрах перед наступающей ночью. Да и то сказать, луна неудержимо шла на убыль.

— ..Я все сделала, как было приказано, о мой господин.

— Не сомневаюсь, Тамилла. Тебе я доверяю всецело.

Однако скажи: англичанин и его друг были очень поражены?

— Клянусь, что краски исчезли с их лиц, уподобив щеки беломуполотну.

— Ты уверена, что этот русский тоже ужаснулся?

— В его глазах пылала самая горячая жалость. Он был недалекот того, чтобы заключить меня в объятия и утешать, словно плачущую девочку.

— Словно плачущую девочку?! Это отнюдь не то, чего я желалбы для тебя и для него. Заключить в объятия — это совсем другое дело.

— Да, господин мой. Но правильно ли ты поняла? Ты хочешь,чтобы я и он…

— Тамилла, здесь нет ничего такого, чего хотел бы я илихотела бы ты, а также нет ничего нежелательного для тебя или меня. Только волянашей богини властвует над нами, только она ведет нас и вдохновляет. Ты должнасделать все, чтобы русский не просто изменил своему предначертанию. Он долженлишиться разума в твоих объятиях! Он должен сделаться рабом твоего лона, тыпонимаешь, Тамилла? Один из тех, кого я посылал к тебе — тот несчастный ижалкий франк, который потом принес столь много жертв на алтарь нашей богини, —он говорил мне, что мышцы в твоем влагалище имеют необычайную силу и ты можешьдоставить несказанное наслаждение мужчине, даже не делая ни одного движения,только владея своим лоном. Он также говорил:

«Мне казалось, будто она взяла мою плоть в кулак ибеспрестанно то сжимает, то разжимает его». Какие омерзительные слова, верно?Эти чужеземные твари, которые вползли на нашу землю, даже о наслаждении немогут говорить возвышенно! Да можно ли требовать от них многого? Они принуждаютсвоих женщин восходить на ложе одетыми и совокупляются с ними торопливо,поспешно, едва дав себе труд задрать эти их ночные одеяния, которые столь женелепы, как и дневные.

Впрочем, зачем тратить на них слова и время? Я, разумеется,верю тебе, Тамилла, однако мне хочется знать, какие дивные уроки ты намеренапреподать этому русскому. Покажи мне. Представь, что я — это он. Вот тыприближаешься к нему и… и что? Ты начнешь совлекать с него одежды или преждеразденешься перед ним сама?

— Он слаб, мой господин. Я его знаю: он слаб передискушением женской красотой. Но если ты желаешь убедиться, что я одолею егоочень легко, позволь мне показать, где я буду ласкать его и трогать. Вот здесь…

Вот здесь, мой господин. В междуножье, легкими касаниями, ия буду вздыхать так, чтобы мое дыхание ласкало его уши. О господин…