тому не на кого оставить скот. В подобных случаях всегда находится какая-нибудь причина. Кому это, скажите, интересно бросать свой очаг, теплую постель и десятками дней мерзнуть где-то в горах, вдали от дома?

Уже не первый год аил посылает своих людей на лесозаготовки. Так повелось еще с войны, когда каждая семья отрабатывала свою долю и когда с этой работой каким-то чудом управлялись одни женщины. С тех пор каждую зиму аильчане отправляются заготавливать лес. Заготовщиков так между собой в колхозе и называют — лесорубы: "уехали лесорубы", "не вернулись ли еще лесорубы?" И даже вошло в привычку связывать с ними отсчет времени — "это было в тот день (или неделю спустя), когда приехали лесорубы…"

Теперь все тяжести неустроенной жизни на дальней зимовке предстояло, испытать Болотбеку, так как членами правления была названа его кандидатура, девятая по счету. Все ждали от него ответа. А Болотбек не испытывал ни малейшего желания ехать. Между тем был твердо уверен, что все решат без него. Ну что же, так ему и надо, сам виноват, не надо было садить в кабину этих двух злополучных бабенок. Их пожалел, а для себя вон как все теперь оборачивается… Хорошо еще, если удастся избежать острот дядюшки Касыма. Но любители позубоскалить не преминули развязать его язык: с невинным видом спросили у Касыке — сможет ли, но его мнению, Болотбек работать на лесозаготовках. Для порядка чуть помедлив, дядюшка Касым ответил:

Очень сомневаюсь в этом. Если на что он и годен, так, наверное, с утра до вечера мучить гармошку.

— Это вы уж зря, — переждав смешки, вступился председатель. — Болотбек — парень с головой, стихи в райгазете печатает и гармонист неплохой.

Почувствовав неожиданную поддержку, колхозный комсорг вскочил с места:

— Акматбеков — третий комсомолец, который едет на лесозаготовки. Думаю, что ребята не подведут.

— Ты, комсомол, не торопись, — перебили комсорга. — Касым дело говорит. Лес валить — это тебе не гайки на машине завинчивать и не песни за пиалой бузы орать. Тут сила и сноровка нужны. А откуда им взяться у Болотбека?

— Ну это вы бросьте! — неожиданно вмешался в разговор дядюшка Касым. — По правде сказать, такие вот доходяги часто оказываются повыносливей здоровяков. По фронту знаю.

Болотбек подозрительно покосился на аильного острослова, а потом вдруг, сам не зная почему, выкрикнул:

— Да пусть хоть пожар, хоть потоп, а я все равно поеду, со всеми поеду! Хоть запишете, хоть нет… — упрямо добавил он.

— Давно бы так, — засмеялся Касым. — Ну чем не джигит, этот сын Акматбека? А я уж грешным делом нодумывал, что ждать толку от этого парня — все равно, что надеяться на приплод от желтогрудого верблюжонка…

И тут неожиданно назвали кандидатуру самого дядюшки Касыма. Ее предложил председатель.

— Что ж, будь по-вашему, — полушутя, полувсерьез согласился дядя Касым. — Только, если что случится, заранее прошу: похороните по-людски, со всеми почестями и с музыкой!

Бригадир охотно пообещал:

— Об этом можете не беспокоиться, последнюю волю выполним.

Председатель коротко заключил:

— Итак, вас десятеро. Лошадьми и продуктами вы обеспечены. Ночевать будете, как обычно, в доме Мекуша. Закончите рубку, свезете бревна на берег Он-Арчи. Там вашу работу примет лесник. На сборы времени достаточно, — в дорогу послезавтра…

Возвращаясь домой, Болотбек с опаской посматривал на горы, сплошь укрытые лесом. Он все еще не мог привыкнуть к мысли, что сам, добровольно согласился ноехать, можно сказать, к черту на кулички. "Ничего, будь что будет, — принимался он утешать себя. — Другие работают, и я, авось, не пропаду."

Иначе восприняла все мать — старая Маасынбюбю. Она долго не могла успокоиться. То ругала его автомашину, то вспоминала о каком-то Артыке, который отморозил ногу на лесозаготовках, то попросту угрожала не пустить: "Куда тебе в лес, еще совсем дитя!.."

— Ничего дитя! В девятнадцать-то лет! — обижался Болотбек. — Нет уж, мам, поеду я!

Зная, что материнскому ворчанию и вздохам не будет конца, Болотбек, переждав новую бурю, решил направиться в кузницу. Там, у коновязи, уже стояли лошади лесорубов. Круглолицый, с проседью в усах Мамыралы по одной, не спеша, подводил лошадей к столбу. Колхозники придерживали их за узду, наблюдая, как безошибочно, с одного удара кузнец вгонял гвозди в подкову.

— Молодец, Мамыке, — не удержался от похвалы стоявший рядом бригадир. — Не думал, что так по памяти можно знать размеры копыт коней. — И, повернувшись к людям, пояснил: — Стоило назвать лошадей по кличкам — и вот какие отличные подковы он изготовил для каждой.

Болотбека послали в магазин за традиционным угощением для кузнеца. Когда он вернулся, все лошади были уже подкованы. Болотбеку выделили гнедого мерина. Отведя его на конный двор, Болотбек отправился домой.

Маасынбюбю всю ночь не спала, чинила, готовила своему младшему одежду. Сшила портянки из заячьей шкуры и теплые овчинные варежки, заштопала старый лисий малахай.

Приготовления продолжались и на следующий день.

В назначенное утро Болотбек проснулся от приза бригадира. Было еще совсем темно. Темир отправился будить остальных, а Болотбек долго сидел на постели, протирая глаза.

Вместе с сыном встала и Маасынбюбю. Суетясь, зажгла лампу и растопила печь.

Он вышел во двор, полной грудью вдохнул зимний воздух. Сон постепенно уходил.

Горы, земля — все вокруг белым-бело. Высоко над головой бездонное чистое небо. В глубине его мерцают холодные звезды. Далеко, казалось — но всему аилу, разносились людские голоса, фырканье коней.

Болотбек потуже затянул подпругой на своем гнедом, приведенном с вечера во двор, обтянутое кожей отцовское седло и зашел в дом. Маасынбюбю давно приготовила завтрак и ждала сына. Не успел Болотбек управиться с едой, как с улицы послышались зовущие голоса.

— Беда прямо, — не выдержала старуха. — Не дают спокойно поесть ребенку, изведут бедного мальчика. Береги себя, сынок, помни Артыка, которому отрезали ногу…

Когда Болотбек вышел на улицу, трое всадников, резко повернув своих лошадей, поскакали дальше.

— Не задерживай других, догоняй!

— Хорошо, — заторопился Болотбек.

Он приладил топор, перебросил переметную суму, а позади седла привязал одеяло.

— Ну, мама, пока, — вздохнул он, уже сидя верхом. — Иди домой, а то очень уж на улице холодно.

Горестно сморщившись, Маасынбюбю стояла во дворе в стареньком домашнем платье. Болотбеку вдруг стало до слез жаль ее. Нагнувшись, он поцеловал мать и, поспешно хлестнув лошадь, тронулся в путь.

Добраться до Каратал-Джапырыка не так-то просто. Там, где это можно, всадники стараются ехать побыстрее, чтобы в движении хоть слегка согреться. Мороз преобразил всех до неузнаваемости: на усах появились сосульки, на воротниках и шапках — густой пепельный пней. Временами Болотбеку казалось, что он закоченел. Не помогали