— Это не я! — настаивала я, пытаясь подняться, но Хеллер удерживала мои ноги.

— Испускание газов — вещь совершенно естественная, — произнесла Узюм. — Это здоровое высвобождение сернистых токсинов и накопившегося желудочного напряжения.

— И гуакомоле, — добавила Хеллер, наконец отпуская мои ноги.

— Я тебя сейчас убью! — крикнула я Хеллер, бегом возвращаясь в наш номер, красная от испытанного стыда и унижения.

— Да ладно тебе, успокойся, — бросила та.

— Просто не могу поверить, что ты сделала это! Перед Милсом и Билли!

— Это было великолепно…

— Это было УЖАСНО! Это была КАТАСТРОФА! Я больше никогда не смогу посмотреть им в глаза! Это ты во всем виновата!

— Господи! Я же просто пошутила!

— Хеллер, последний раз тебе говорю: прекрати упоминать имя Господне всуе! Это принижает твой дух, не говоря уже о том, как мне больно это слышать!

— Я знаю.

Хеллер произнесла это грустным тоном, опустив глаза в пол. Она казалась искренне расстроенной, что показалось мне очень подозрительным.

— Ты должна постараться прекратить использовать этот ужасный язык!

— Ты права. Это отвратительная привычка, и мне действительно нужно постараться от нее избавиться.

— Знаешь, что помогает мне? Если меня вдруг кто-нибудь оскорбил или разозлил и у меня изо рта вот-вот вырвется одно из этих оскорбительных и богохульных слов? Я заменяю его названием какого-нибудь городка в Нью-Джерси. Например, если я ударилась мизинцем об диван, я могу воскликнуть: «Ох ты, озеро Хопатонг!» Если я обожглась во время готовки, я скажу: «Вихокен!»

— Да, это действительно очень хорошая идея. Дай-ка, я попробую.

— Конечно! Представим, что ты попала под дождь и у тебя нет с собой зонтика. Что ты скажешь?

— М-м-м… Трентон?

— Почему бы и нет? Вполне подойдет. Еще ситуация: ты на пляже, и тут внезапно тебя жалит медуза.

— Хакенсак!

— Да! Молодец!

Я чувствовала удовлетворение. Мне удалось превратить недавнее происшествие на занятии йогой в возможность преподать Хеллер небольшой урок.

— Ты находишься в одном из своих мерзких ночных клубов, ну или на вечеринке дегенератов Голливуда. К тебе подходит человек и предлагает тебе какое-то запрещенное вещество. Что ты скажешь?

Хеллер на секунду задумалась, нахмурив брови.

— А не пойти ли тебе в Тинек, данелленский кусок гребаной горы Киттатини!

— ХЕЛЛЕР!

***

Вскоре Хеллер уже стояла в одной из четырех спален гостиничного номера. Она приняла душ и надела свой первый наряд для интервью — короткое платье в сине-белую полоску с подходящими по цвету туфлями из мягчайшей кожи. Стилист Хеллер, крошечная женщина по имени Недда, стояла около нее на коленях с кучей булавок во рту, подшивая подол платья, а Кенз, личный визажист и парикмахер Хеллер, снимал с ее волос бигуди размером с банку от кофе и делал начес.

— Это лук в стиле «стюардесса из будущего», — сказала Недда, хотя из-за кучи булавок во рту ее слова различить было трудно, — с морскими акцентами. Мэлори, мне срочно нужно рубиновое колье от Картье! То, с якорем!

Мэлори была одной из ассистенток, которая могла двигаться быстрее молнии даже на своих высоченных каблуках.

— Хеллер, — начала я, — изначально было задумано, что я буду лицом, наделенным определенным авторитетом, и что люди будут меня слушать. Но они не будут этого делать, если ты продолжишь издавать эти ужасные звуки, притворяясь, будто это я пукаю! Милс и Билли подумают, что я какая — то пукающая машина, у которой нет никаких манер!

— Да прекрати, — ответила Хеллер, которая стояла с вытянутыми руками, пока Недда возилась с ее рукавами. — Не понимаю, почему, но Милс и Билли запали на тебя. Им понравилось твое пукание. Симфония твоей прямой кишки.

— Глаза вверх, — приказал Кенз, начиная подводить глаза Хеллер.

— И вовсе они на меня не запали! — возмутилась я, а все находящиеся в комнате, включая Хеллер, Недду, Кенза и как минимум еще пять ассистентов, выдохнули в один голос: «О-о-о!»

— Это полная чушь! — сказала я. — На меня никто не западает! Ведь я… я… я… из Парсиппани!

— Это ругательство?

— Нет!

— Кейти, ты девственница что ли?

Все уставились на меня, и я покраснела, как помидор, хотя стыдиться здесь было совершенно нечего.

— Конечно же, я девственница!

— Кейти, послушай. Я люблю Милса и Билли, мы очень привязались друг к другу за время съемок, но тебе нужно кое-что понять — они оба актеры.

Все, находящиеся в комнате, одобрительно поддакнули, а Кенз добавил:

— Как Боженька смолвил!

— Конечно, актеры, — сказала я, — иначе что же они делают в фильме?

— Дело вот в чем, — продолжила Хеллер. — В мире существует два типа людей: простые смертные и актеры. Актеры-мужчины ужаснее всего, потому что они просто очаровашки. Именно поэтому они и становятся актерами: в их крошечном городке в Омахе все подряд постоянно им твердят: «Ты просто очаровашка, ты обязательно станешь кинозвездой». Они знали о своей привлекательности, наверное, еще до своего рождения, и даже когда они строят из себя мачо или ботанов, они в глубине души знают, что это делает их еще привлекательнее. Так и хочется шлепнуть их за это, потому что только тогда они подарят тебе улыбку, или проедутся перед тобой на лошади, или снимут футболку, демонстрируя свой безумный пресс. Их красота зашкаливает настолько, что остается только умолять их прекратить быть настолько очаровательными…

— Полностью с тобой согласна, — сказала Недда.

— Да пора уже закон ввести, — добавил Кенз, — выбирай: либо убийственная улыбка, либо безумные шесть кубиков пресса, но не все вместе.

— У актеров-мужчин есть только одна главная цель, — сказала Хеллер.

— Какая? — спросила я.

— Они хотят влюбить в себя весь мир. Это их работа и на экране, и в реальной жизни. Они ни за что не уйдут из комнаты, пока не убедятся, что любой из присутствующих готов дать письменное показание при свидетелях о своей любви к ним. Если же ты в них не влюбилась или испытываешь по поводу этого какие-то сомнения, потому что ты, ну, не знаю, читаешь книгу или вытаскиваешь ребенка из горящего леса, они сильно расстраиваются и лезут из кожи вон, чтобы добиться твоей любви. Когда появилась ты, такая невинная маленькая чудачка-робот с домашним образованием с планеты Парсиппани, мозг Билли и Милса фактически взорвался. Ты для них как целая мировая аудитория зрителей в лице одной богобоязненной, с вытаращенными глазами, иногда-я-надеваю-три-пары-трусов-чтобы-вы-не-слышали-как-я-пукаю Синглберри, на лице которой нет ни капельки косметики, зато есть огромная гусеница-монобровь.